Уроки русского, или мои друзья – иностранцы

Уроки русского, или мои друзья – иностранцы

       Если бы парни всей Земли

Вместе собраться однажды смогли...

Из песен нашей молодости

Молодость моего поколения прошла в эпоху «железного занавеса».

Поэтому мы имели совсем немного опыта общения с иностранцами, а каждая такая встреча оставила в памяти свои следы. Кое-что хочется вспомнить сегодня.

Первым иностранцем, с которым довелось мне близко познакомиться, был монгол Монгуш Сундак Баты. Его прислали учиться в Тимирязевскую академию в 1948 году. Но вскоре он серьезно заболел, и мы оказались в одной палате. Палата московской клиники собрала довольно пеструю компанию. Вместе с нами лечились студент академии художеств, парень-семинарист из духовной семинарии, штатный комсомольский работник и известный всей Москве вор-карманник. О лечении вспоминать не хочется. Но можно представить, сколько историй было рассказано в столь разношерстной компании, сколько розыгрышей пришлось перенести каждому за два месяца лечения!

Многое, что было связано с монгольским нашим однопалатником, запомнилось особо. Дома был он кочевником-аратом: пас табуны овец в степях. В городах не живал. О коммунальных удобствах понятия не имел. Образование – трехгодичная школа. Книг в жизни не читал.

Приняли парня в монгольскую рабочую революционную партию и приказали учить русский язык. Оказался он очень настырным человеком. Нашел где-то словарь монгольско-русский и стал заучивать все слова, но по определенной им самим системе: в понедельник – десять слов на букву «а», во вторник – десять на «б» и так далее. За месяц – триста слов. Говорит: «Овца сам гулять, я много время иметь!». Все существительные заучивал в именительном падеже, глаголы – в неопределенной форме. За год – приличный набор слов накопил. Но о грамматике – ни малейшего представления.

С тем и приехал в Москву, с тем и попал в больницу. Радио услышал впервые практически в Москве, слушал его постоянно: даже ночью под одеялом не снимал наушников, хотя понимал очень мало. Музыку любил, а когда случайно услышал монгольскую песню – по-детски без стеснения заплакал... Все время просил учить его языку и хорошо преуспевал в нем, хотя учили мы его не всегда литературной речи... Особенно преуспевал в этом вор-карманник.

Однажды в палате появился новенький. Лицо у него было совершенно круглым с нездоровыми розовыми круглыми и пухлыми щеками, между которыми где-то глубоко прятался нос. Он все время улыбался детской улыбкой, а на наши расспросы отвечал невпопад или вовсе молчал. Когда его пригласили в кабинет к профессору, он перекрестился... Я риторически произнес: «Странный парень...».

Реакция Монгуша последовала немедленно: «Как сказал? Странный? Знаю: это от слова «страна». Почему?». Пришлось объяснять. Говорю: «Странный, необычный...». Он тут же говорит: «Понимаю! Это от слова «обычай». Почему –обычай?». Ну как ему объяснить? Вмешивается художник: «Какое у него лицо?». Смеется: «А-а-а! Круглый!». Тут вор наш добавляет: «Не лицо, а морда красная! Круглая, как поднос». «Понял, понял, понял», – радуется по-детски Монгуш. Достает школьную тетрадочку и записывает: «СТРАННЫЙ = лицо = морда – похож на поднос». А потом вслух добавляет: «Похож на зад!».

Взрыв нашего смеха резко меняет его настроение: «Зачем смеяться! Я хороший человек! Если обижать меня, я в посольстве буду рассказать все про вас. Мне надо раз в неделя ходить, про всех рассказать!». Оказалось, он к тому же еще был и стукачом...

Через сутки «новенький» скоропостижно скончался. Семинарист наш сказал: «Видно было, что он к Господу Богу готовился...». И вот смысл этой фразы мы уже перевести для Монгуша не смогли.

Через год мы случайно встретились в московском метро. На лацкане его пиджака был значок с портретами Сталина и Мао. Он весьма бойко говорил по-русски, и без больших ошибок. Спросил его: «Кем же ты будешь у себя дома после учебы?». «Я буду командовать всеми аратами и не только в своем улусе! А может, стану большим партийным секретарем. Мне обещали...». В высоких амбициях этому человеку «с низким образованием» отказать было трудно.

Через пятнадцать лет в общежитии московской аспирантуры мы оказались в одной комнате с почти ровесником из Вьетнама Нгуен Нгок Куангом. Это был интересный человек. Выходец из интеллигентной учительской семьи, он почти окончил французскую гимназию, но помешала война с французами. Стал резидентом вьетнамской разведки в порту Хайфон: на связи у него было до двенадцати агентов. «А какой агент был самым важным и надежным?» – спрашивали мы. «Конечно, пожилая женщина, заведовавшая складом мыла и туалетных принадлежностей для французских военных в порту Ханой. Она точно сообщала, сколько солдат и офицеров прибыли в порт, сколько убыло раненых и убитых и из каких частей. Она на всех выдавала свое имущество по спискам. Ни один француз не мог пройти мимо нее: каждому выдавался полный комплект». Но однажды он чуть не попал в руки французской разведки и чудом оказался в партизанском отряде, где вскоре стал политруком.

Спрашиваем: «А когда была в отряде самая страшная минута?». Говорит: «Под Новый год окружили нас французы, а у меня была книжка – ваша «Повесть о настоящем человеке» Полевого, изданная на французском языке. Спать было нельзя, и я читал ее партизанам, переводя сразу на вьетнамский. А утром мы прорвались, но многие погибли тогда... Теперь для меня эта книга – святая!». После победы над французами он получил высокий орден и был направлен в Китай на учебу. Вернулся с дипломом учителя химии и физики. Работал в министерстве и был направлен в московскую аспирантуру. По-русски не знал ни слова, а на кафедре не оказалось французов. Первый год мы часто объяснялись с помощью пиктографического письма: он рисовал забавных человечков с куриной ножкой в зубах, или стоящих под душем, или с книгой или сумкой в руках...

Туго ему пришлось! Маленький человечек, «метр с кепкой», худенький, впервые в жизни увидевший снег. Выдали одно детское зимнее пальтишко на двоих аспирантов. А наши им не подходят, не поделишься – велики! Мы звали его уменьшительным именем Куанчик, но иногда в торжественных случаях переводили его имя Нгуен Нгок на русский манер – Николай Николаевич.

Стипендия – мизерная, а из нее еще 20 процентов надо отдать в фонд обороны родины. Но трудолюбие – исключительное, личная скромность – необыкновенная. Внимательность и благожелательность к соседям – предельные. На кафедре профессор Балезин со временем нашел способ помочь парню: он поручай ему делать обзоры и переводы французской химической литературы, но, поскольку Куанчик от денег отказывался, их передавали нам «на общий аспирантский котел» в общежитии. А признанным кулинаром, владевшим тонкими секретами французской кухни, был, конечно, Куанг. Мы же закупали продукты и ассистировали Мастеру! Однажды я купил на день его рождения вьетнамский ананас – продукт в те годы даже по Москве диковинный. Он очень обрадовался, но когда узнал от одного из гостей, сколько стоят в России ананасы, отказался даже притронуться: за эти деньги, говорит, я дома куплю столько ананасов, что и буйвол не увезет. И тут же выучил наизусть пословицу: «За морем телушка – полушка, да рубль – перевоз!». Вино он пил маленькими глоточками – будто смаковал. Но к последнему курсу овладел и этим русским искусством. Приняв стаканчик, говорил: «Христос голыми пяточками...». И, хитро улыбаясь, спрашивал: «Так, что ли?».

Русский язык он освоил до практического впадения за один год. Дпя упражнений переводин стихи Есенина на французский и вьетнамский и посыпан их семье, где ждали его сын и дочь. Читан Достоевского и Тургенева, переписывал многое в свои тетради. И часто ставил нас в тупик: на многие вопросы из нашей родной грамматики мы не могли дать ответы. По выходным при первой же возможности уходил Куанг на лыжные прогулки.

На третьем курсе он стал парторгом вьетнамского землячества Москвы. Наша комната порой превращалась в партком. А это были времена обострения отношений Китая с США, время демонстраций у американского посольства, когда его забрасывали бутылками с чернилами. Китайцы часто звали на демонстрации братьев-вьетнамцев. И тогда возникла интересная дипломатическая цепочка. Куанг риторически спрашивал нас: «Стоит ли нам принять такое предложение?». Либо я, либо Володя Гончар звонили секретарю парткома института, моему бывшему однокласснику профессору Дербинову и задавали тот же вопрос. Ответ обычно был таков: «Я вечерком к вам заеду!». Приезжал с бутылочкой коньяка и закуской. В беседе звучала как бы случайная фраза: «А стоит ли вам ввязываться в эти беспорядки?». И ни один вьетнамец на улице не появлялся. Но когда звучала другая фраза («А почему бы и не показать американцам вашу позицию?»), все было наоборот: вьетнамцы атаковали посольство, как и китайцы. Хитрый разведчик сам нащупал эту цепочку, прекрасно понимая, что решения в ней принимаются далеко не нами...

И тоже – необычная увлеченность музыкой. Мы дарили Куангу по всяким поводам и без поводов билеты на концерты, пластинки с записями классической музыки, а он на слух определял, кто из пианистов исполняет Первый концерт Чайковского...

Защитил свою диссертацию Куанг прекрасно. Ему дома готовили место проректора университета, но отношения с Россией у Вьетнама портились... и стал он там только преподавателем на кафедре педагогики. Даже переписка прервалась надолго. Позднее опять политика стала меняться. Снова послали Куанга учиться в ГДР.

Летел он через Москву, встретился там с друзьями, и решили они на один день заехать ко мне в гости. Звонят: «Билеты купили, встречай!». А Вологда в ту пору –город, закрытый для иностранцев. Не дай Бог какой дипломатический скандал. Поздно вечером звоню еще одному школьному другу – начальнику вологодской милиции. А он мне: «Не горюй: я с утра пришлю тебе свою машину, а в ней вас никто не тронет». Так мы и показали Куангу мою малую родину.

Сложно складывалась его судьба и дальше: пришлось служить в Кампучии, в Лаосе. Пришлось воевать с Китаем. В начале 90-х годов его избрали ректором Ханойского университета. Проработал он недолго: погиб на рабочем месте от инфаркта. Но остались очень необходимые для студентов его учебники по педагогике. Он писал мне: «Когда работал над учебником, очень часто вспоминал наши дискуссии в аспирантском общежитии. Многое я тогда переосмыслил! Теперь – пригодилось. А московская кафедра помогла собрать и систематизировать знания и опыт».

Слышал, что его книги переведены и изданы в новой Кампучии. Это ли не признание определенных достоинств нашей образовательной системы! Это ли не пример настоящего «интернационализма без Калашникова»! И мы от общения с Куангом много приобрели, научились лучше понимать культуру Востока. Жаль только, что я не научился рядом с ним ни одному слову по-вьетнамски. Иногда мне казалось, что это его немного обижает...

На память остался подарок: тетрадь со стихами на четырех языках (он еще и английский начал учить в Москве) да большая стопка писем. Последнее начинается словами из Гоголя:

«Русь! Русь! Вижу тебя из моего чудного, прекрасного далека...».

В ту же пору поселилась в нашем общежитии большая и очень шумная команда молодых кубинцев. Их прислали в Россию на курсы переводчиков с русского языка, так как на Остров Свободы поехали наши специалисты. Отбор претендентов велся «по партийному принципу» и по революционным заслугам. Уровень образования во внимание не принимали, потому уж больно пестрой была эта компания. Но учиться хотели все!

Приказ о направлении в Россию на учебу зачитывали перед строем. Сорок девять имен назвали. И тут из строя упал в обморок один. Откачали, оказалось, что он и был последним, пятидесятым: парень так ждал своего имени в списке, что не выдержал и упал... Был он лучшим из лучших курсантов. Но случился казус: влюбился в дочку одного из наших министров. Как только узнал о том папа, парня срочно включили в состав какой-то нашей делегации на Кубу переводчиком. Обратно он не вернулся...

Занимались кубинцы с раннего утра с педагогами, в обед спали час, потом снова занятия до семи вечера. С девяти и до двенадцати общежитие превращалось в латиноамериканский карнавал! Танцы шли, начиная от вестибюля, на всех лестничных клетках и в коридорах. И ничего с этим поделать было нельзя!

А с полуночи и до середины ночи на тех же лестничных ступеньках сидели те же кубинцы и упрямо зубрили вслух русские слова, постоянно экзаменуя друг друга. На определенном этапе, когда потребовалось дать им специальную лексику, развели ребят по лабораториям и приказали нам учить их «языку науки». Через мою лабораторию прошли многие, и я честно объяснял: «Вот это – ПРОБИРКА, это – КОЛБА, это – ХИМИЧЕСКИЙ РЕАКТИВ...». Много же времени пришлось тратить на эти занятия!

Одним из самых способных учеников оказался негр Том, парень ростом около двух метров и весом примерно с центнер. В общежитии его назвали «Дядя Дом». Успех его среди наших студенток был потрясающим! Обаятельная улыбка киногероя открывала огромный рот перламутровых зубов. Русский язык он усваивал много быстрее и лучше других. Однажды я сказал Тому, что его успехи в языке меня восхищают. Он, как всегда, расплылся в улыбке, а потом с нескрываемым раздражением сказал: «Ну, как можно выучить этот ваш язык, когда каждое слово имеет десятки смыслов. Возьмите глагол «ЕХАТЬ» со всеми его приставками: при-ехать, у-ехать, съ-ехать, объ-ехать, на-ехать, подъ-ехать, вы-ехать, за-ехать..., а еще – за-ехать в морду!».

Кончилась эта кубинская эпопея тем, что некоторых из нас пригласили в Кубинское посольство, где Рауль Кастро вручил нам значки отличников образования Кубы с присвоением звания «ALFABEDISADOR». Так значок Отличника я получил раньше кубинский, чем российский. А еще вручили пакет кубинского кофе и коробку с сигарами. И то, и другое – совершенно невероятной крепости: сказали, что такие курит Фидель.

Позднее по приглашению этих ребят я несколько раз мог поехать преподавать на Остров Свободы, но... не случилось. Память о них у меня осталась самая добрая.

Был еще у нас на кафедре болгарский аспирант Венцеслав Георгиев Нанов. Русским языком владел как родным, но постоянно старался совершенствовать свои знания. Он говорил, что о знании языка можно судить по тому, насколько человек понимает юмор. И каждый вечер он требовал от нас новые русские анекдоты в обмен на неисчерпаемый кладезь анекдотов болгарских. А поскольку в Болгарии, оказывается, принято рассказывать при женщинах любые анекдоты, то в русском обществе наш Славик часто попадал в неудобные положения и сам над собой смеялся: « У нас, видно, все наоборот. Киваешь головой – значит НЕТ, а мотаешь – значит ДА. Попробуй, разберись, почему в России – все не так!». И ведь разобрался: увез к себе на родину одну из самых красивых наших аспиранток!

В науке он выбрал для исследования свою тему, очень важную, но и безумно трудную для защиты. Он рассматривал методику преподавания химии как процесс управления информационными потоками. В 60-х годах, в канун эры информационных технологий, это было далеко от понимания традиционными педагогами старой школы. В такой диссертации пришлось выступить оппонентом многих признанных российских авторитетов. Откровенно говоря, наши аспиранты вряд ли бы взялись за такую щекотливую тему. Но Венцеслав был иностранцем... Защита прошла интересно: члены ученого совета вступили в спор. Дискуссия шла весьма корректно, на дипломатическом уровне. Диссертант выглядел достойно. Даже голосование было почти единогласным. После защиты все расходились удовлетворенными. А мне раньше казалось, что никому из наших молодых подобной дерзости не простили бы. Ан, нет! Нужно лишь достойно защищать свои научные взгляды. У себя на родине профессор Нанов стал ведущим специалистом-педагогом.

Подобные жизненные встречи многому учили не только наших гостей, но и нас.

Закончу эти воспоминания пожеланием и вопросом. Очень важно, чтобы отмененный железный занавес не был бы заменен золотым и чтобы наша молодежь могла свободно выбирать место учебы. Но как сделать так, чтобы люди всех стран хотели ехать на учебу к нам так же сильно, как мои друзья?