Никогда я не читал так много, как в эту первую зиму после выхода из корпуса. Я только этим и занимался. Я решил вначале держать экзамен в Технологический институт и занимался часа два в день математикой для подготовки к экзамену. Но чем больше я читал народническую литературу, тем менее смысла представлялось мне итти в Технологический институт. Надо итти в деревню. Но в качестве кого? Одно время я думал пойти в Петровскую академию, чтобы выйти оттуда агрономом. Но как агроном мог подойти к крестьянину? Земская агрономия тогда только что нарождалась в одной-двух губерниях, и о ней ничего не было еще слышно, а агроном, служащий у помещика, чем мог быть полезен крестьянину? Такие сомнения мучили меня тогда. В это время попалась мне в газетах заметка о враче, вольно практикующем в деревне, что было тогда большой редкостью. Эта заметка явилась для меня откровением: вот, думал я, лучший способ быть полезным деревне, подойти к крестьянину, завоевать его доверие. Эта мысль целиком меня захватила; я решил сделаться врачом и пойти в деревню лечить и просвещать крестьянина.
Главная цель была -- революционное просвещение; на лечение я смотрел только как на путь, по которому я подойду к крестьянину. Но чтобы сделаться врачом, надо поступить на медицинский факультет, университета, а для этого надо сдать на так называемый аттестат зрелости, то есть сдать экзамен при классической гимназии за ее курс. Курс кадетского корпуса был по некоторым предметам одинаков с курсом гимназий, по некоторым (математике, физике, естествознанию) больше курса гимназий; вся трудность этого экзамена для меня была в древних языках, которых у нас не преподавали вовсе. Латинский язык в гимназиях начинался с первого класса, а греческий -- с третьего, причем каждому предмету отводилось по пять-шесть часов в неделю. На выпускном экзамене не только требовалось свободно переводить à livre ouvert (без словаря) латинских и греческих классиков (Цезаря, Тита Ливия, Саллюстия, Цицерона, Виргилия, Горация, Геродота, Ксенофонта, Гомера, Фукидида), но и обратно -- с русского языка переводить их на язык подлинника (разумеется, только прозаиков). За одну-две ошибки в переводе с русского ставили двойку, особенно экстернам, то есть не ученикам данной гимназии, а держащим со стороны. К экстернам относились особенно строго и в некоторых гимназиях их вообще не пропускали.
Предстояло преодолеть всю эту премудрость, да еще сознавая, что все это ни к чему не нужно и впредь мне не понадобится. На это надо было ухлопать не менее двух-трех лет при упорном каждодневном труде часов по пяти-шести. Но решение мое было твердое, и приходилось все это преодолевать. Я пригласил себе на помощь известного тогда в Нижнем репетитора Н. В. Ливанского, и он ежедневно занимался со мной полтора часа, да самостоятельно я занимался еще не менее четырех-пяти часов. Так продолжалось два с половиной года, до сдачи экзаменов весной 1888 года.
Учась сам, я вскоре достал несколько уроков по репетированию отстающих учеников кадетского корпуса, имел и другие уроки. Они оплачивались по пятнадцати-двадцати рублей в месяц, и я стал зарабатывать до пятидесяти-шестидесяти рублей в некоторые месяцы, что по тем временам было немало, если принять во внимание, что в Нижнем комната с полным содержанием стоила пятнадцать-двадцать рублей в месяц. Я оплачивал теперь матери свое содержание, платил своему учителю и откладывал еще на учение в университете.
Свободное копирование
