Наконец, в начале ноября была дадена команда сворачивать базу в верховьях Нижнего Мельгина и переезжать в Чекунду. До этого ещё раньше в посёлок перебрался Лев Глебович, который несколько фрондировал по отношению к своей супруге – как к начальнице -, считая её «жёсткость» по отношению к подчинённым неоправданной, и многие её решения публично оспаривал… Возможно, в этом в какой-то степени отражался его «комиссарский» характер и мужские комплексы – «находящегося в подчинении собственной жены», не позволявшие ему уступать в мелочах «бабе»…
Я и ещё несколько рабочих были посланы вперёд, чтобы, прибыв на противоположный берег к Чекунде, вызвать оттуда баты для переправки основного имущества и остальных сотрудников. Надо было спешить, ибо со дня на день Бурея могла встать – покрыться непрочным тонким льдом. Тогда бы пришлось ждать не менее 2-х недель, пока не установится прочная ледяная переправа. Вдохновлённые грядущей встречей с «цивилизацией» мы за семь часов прошли - пробежали почти «рысью» - расстояние около 50 км. Выскочив на правый берег Буреи увидели, наконец, на противоположной стороне реки манящие огни посёлка. Однако по реке уже шла сильная шуга: если ещё немного замешкать, оставалось бы только ждать, когда река встанет окончательно… Мы начали орать изо всей мочи, чтобы кто-то из наших на том берегу нас услышал и послал за нами баты. Наконец от берега отчалило одно «судёнышко». Добравшись до нашего берега, наш коневод погрузил нас, и мы, с трудом лавируя между желеобразными сгустками шуги – формирующимися льдинами и отдельными, уже заледеневшими и плывущими по воде глыбами "натурального" льда, наконец, высадились на близком к железной дороге берегу.
Часа через два-три уже в полной темноте к переправе подошёл «караван» оленей с начальницей, радисткой и всем остававшимся имуществом. На их крики, однако, Лев Глебович никак не реагировал, что-то бурча себе под нос о том, что ночью по такой воде «по технике безопасности не переправляются» и надо ждать утра… Но мороз крепчал, а на мои резоны о том, что за ночь шуга превратится в твёрдое речное «сало», никак не реагировал… Кроме того я - в порыве своего «мужского благородства» утверждал, что нельзя оставлять на ночь на берегу двух женщин… Лев упёрся: казалось, что он сводит с женой какие-то семейные счёты и хочет её наказать «за всё» - и, наверное, лишь в последнюю очередь за нерасчётливость и позднее прекращение полевых работ… С того берега послышались настойчивые выстрелы из ружья. Наконец, двое работяг всё же вызвались «спасать» начальницу от холодной ночёвки – отправились на ту сторону. Через какое-то время все с правого берега в целости переправились в Чекунду. Маленькая эпопея завершилась.
…Согласно геологическим правилам и традициям, сезонная полевая партия должна была привозить на «зимнюю камералку» в Хабаровск первичную документацию уже полностью оформленной: все дневники должны были быть «расписаны», маршрутные точки и точки отбора проб вынесены на планшеты, предварительный (полевой) вариант геологической карты и карты полезных ископаемых составлен. Из-за произошедшей накладки с бракованными топоплашетами этого сделать мы не успели. Поэтому Васильева посадила всех нас за обработку материалов на месте, в посёлке: мы должны были восполнить недоделанное непосредственно в Чекунде, а не в Хабаровске – в том числе, чтобы и не лишиться премии… Тем более, что полевые надбавки нам шли. Остававшиеся рабочие перебивались разной мелкой хозяйственной работой – изготовлением ящиков, упаковкой проб и образцов…
Началась рутинная камеральная обработка полевых материалов. И хотя в первые дни пребывания в Чекунде я, как и все, наслаждался цивилизацией – впервые за пять месяцев кушал борщ с чёрным хлебом (который казался лучше любого торта), слушал радио и жил при электрическом освещении – душа моя рвалась в Хабаровск. На мои телеграммы Светлана почему-то не отвечала. Наконец однажды пришёл невразумительный ответ, что «всё хорошо», который меня не удовлетворил и почему-то посеял, как потом выяснилось, необоснованные «подозрения». Эта ситуация хорошо знакома многим молодым геологам и морякам, отправлявшимся на многие месяцы в дальние странствования и оставлявших в городах своих подруг. К сожалению такое понятие, как ревность, в том числе ничем не вызванную, никто не отменял. Это атавистическое чувство на подсознательном уровне живёт в подкорке любого мужчины. Про женщин - не знаю, женщиной не был…
Я попросил Васильеву разрешить на один день съездить в Хабаровск. при этом убеждал, что в геологическом Управлении даже не появлюсь - никто не узнает о моей "незаконной" поездке. Пропущенные дни отработаю в выходные вдвойне... Казалось бы, почему не удовлетворить просьбу «молодого и "горячего" сотрудника... Но не тут-то было: начальница почему-то упёрлась – ни в какую.
В отчаянии я вынужден бы заявить, что уеду без разрешения. Голова моя окончательно «замутилась»: вечером того же дня я сел в поезд, который унёс меня в Хабаровск. Помню, в ожидании проходящего из Ургала состава я стоял в довольно смятённых чувствах на перроне. Ночь была морозная, огромные звёзды мерцали на чёрном небе. Светил яркий серп нарождавшегося месяца. Из прикреплённого к высокому столбу радиорепродуктора раздавался бархатный голос народного артиста Василия Качалова, читавшего рассказ А. П. Чехова «Шампанское»... Какое-то ассоциативное состояние ощущал я в моем положении, близкое к переживаниям и судьбе героя этого рассказа... Запомнилось.
…Светлана, снявшая для нашей будущей жизни комнату в Хабаровске на Волочаевской улице, обрадовалась моему приезду, предполагая, что я вернулся «насовсем». Но узнав обратное, явно расстроилась. Я же почему-то обрадовался её печали и успокоился. Такова, вероятно, психология молодых, «раскачивающихся на качелях» своих часто полярных чувств… Обещав скоро возвратиться «насовсем», я через сутки вернулся в Чекунду. Казалось – ничего не случилось, никакого землетрясения не произошло, отечественная геология не пострадала… Ан – нет!
Как впоследствии оказалось, ВВ дала радиограмму в Управление, что молодой специалист прораб-геолог такой-то самовольно без разрешения покинул расположение полевой партии и отсутствовал на базе два дня… Почему она так сделала ? Как рассказывали мне потом «сведущие» люди, дело обстояло просто. То, чего не видел я, знали все в партии и Управлении давно: Васильева ревновала 29-летнюю незамужнюю радистку к своему Льву, хотя тот и «вёл себя, вроде, прилично». Радистка, в свою очередь, недолюбливала свою начальницу, часто предпочитая передавать ей радиограммы через Васильева. Я оказался как бы жертвой их «междуусобицы»: боясь, что радистка сообщит в Управление о «бардаке», творящемся в партии, – «неладах» в руководстве, «самоволках» сотрудников и пьянстве (было один раз такое – не уследили за работягами), Васильева сама «упредила» возможную иницативу потенциальной «соперницы». Но об этой радиограмме я узнал только по возвращении в Хабаровск…
После завершения в конце ноября всей полевой обработки материалов, накануне отъезда в Хабаровск, как водится, был устроен прощальный «сабантуй». В ход был пущен весь оставшийся спирт, закрасив который брусникой и немного разбавив чаем, получили крепкий напиток, вроде грога… Гуляли все вместе - геологи и остававшиеся рабочие. Крепко «нагрузившись», вечером поехали в грузовике на станцию к поезду: от ветра защищала приобретённая начальницей большая медвежья шкура, растянутая поперёк открытого кузова. Распевая со всеми песни и махая руками, я нечаянно коснулся рукой уха соседа - рабочего-поляка по фамилии Домбровский (я, как бывший житель Львова, обращался к нему всегда как к «пану Домбровскому», интересуясь - не из рода ли он известного польского революционера?). Это ему очень нравилось.
...Его ухо мне показалось "деревянным", но хозяин данной части тела, видимо, этого уже давно не чувствовал. Я начал растирать это замороженное ухо, пока он не почувствовал какой-то боли… Наутро все беззлобно потешались над этим несчастным ухом, которое превратилось в разбухшую котлету…
Свободное копирование
