…Так мы и работали – своим маленьким обособленным коллективом без особой поддержки – скорее, в полном отрыве от местных властей и постоянной опасности встретиться на горных лесных тропах «с кем не надо»…
Одной такой, не совсем понятной встречи не миновал и я. Но окончилась она для меня, к счастью, благополучно.
В один из обычных рабочих дней я, задержавшись в маршруте, быстро шёл по лесной тропе, торопясь в сумерках возвратиться в село. Уже достаточно стемнело. Как вдруг (ох уж это тривиальное «вдруг» - а как иначе скажешь?) из-за деревьев сбоку раздалось:
- Стий ! Дэ йдеш, що тутай робыш?» (Стой! Куда идёшь, что здесь делаешь?)
Изрядно напугавшись от неожиданности, не видя в лесных зарослях, кто спрашивает, я почти автоматически быстро ответил словами, которые были заранее «отрепетированы» на подобный возможный случай. Замороженным от страха голосом отвечал:
-Та й корову шукав, не знайшов… (Да корову искал, не нашёл).
- Ты мисцевый ? (Ты местный?)
- Та й звычайно, з Ворохты я, був у фольварку… (Да, конечно, с Ворохты я, был на ферме…). Приблизительно такой состоялся диалог у меня с невидимками.
Заброшенный «фольварк» располагался недалеко от обычного места выпаса деревенской скотины. От неизвестно кому принадлежавшего голоса меня отделял только редкий ельник с высоким кустарником да расстояние, наверное метров с сорок-пятьдесят. В надвигавшейся темноте я их не видел, они меня - тоже, наверное, не очень. Общались на слух. Неясно, кто это были – «лесные братья» или «свои», т. н. «ястребки» - из отрядов местной «самообороны», организованных тогда в каждом селе Западной Украины, как предполагалось, для помощи в «истреблении» бандитского подполья (отсюда и простонародное название их – «ястребки»). Но сердце моё, как помню, тогда билось отчаянно. Убежать от них, если что, с тяжёлым рюкзаком (с камнями – геологическими образцами) – было бесполезно. Даже если его и скинешь - от пуль не убежишь… Мысль работала лихорадочно, но чётко: если направятся ко мне, надо, сбросив рюкзак в кусты, «безбоязненно» идти навстречу. В украинской «вышиванке» (вышитой рубахе) и с капелюхом на голове, в сочетании с хорошо усвоенными местными диалектом в говоре, я выглядел, как обычный местный парубок…
Минуту-две длилась тишина. Мне не отвечали, но и шагов с их стороны слышно не было. Чуть помедлив и, как бы, давая «голосу из кустов» считать самим собой разумеющимся, что наш диалог завершён, я, боясь вдруг сорваться с места и побежать, «просто» продолжил свой путь: размеренным шагом пошёл в сторону села, со страхом боясь услышать за спиной треск кустарника и звук догоняющих шагов. Но за мной никто не пошёл… Лишь на виду деревенских огней я ускорил шаг и уже чуть ли не «полетел»… За столь позднее возвращение Сергей Ильич немного поворчал, но я не решился рассказать о непонятной встрече, о которой потом было обязательно положено рассказать «товарищу в полушубке». Во избежание «свидания» и неизбежных неприятных с ним последующих бесед и расспросов я "забыл" об этом случае...
Замечу, что как бандеровцы из схронов, так и «ястребки», которые должны были помогать «органам» ловить этих «борцов за независимость Украины», были часто из одного (или соседнего) села, иногда хорошо знакомыми соседями или даже доводились друг другу родственниками. Естественно, что общих интересов и близости с бандеровцами у «ястребков» было гораздо больше, чем лояльности к советской власти… Так же, как «органы» пытались засылать «ястребков» в бандеровское подполье, так и последнее старалось внедрить в ряды «ястребков» своих людей… Бывали случаи, когда один из братьев обретался в бандеровском схроне, а другой числился в селе «ястребком». А пожилые родители одинаково подкармливали обоих – носили (оставляли в условленном месте) продуктовые передачи… То же происходило в 90-х и в начале 2000-х годов на Кавказе – в Чечне, Ингушетии и Дагестане… Бытовые атрибуты и методы противостояния властей и подполья везде схожи.
...Кроме того, наши "органы" иногда даже создавали "ложные" отряды "псевдобандеровцев", чтобы проникнуть в их среду и уничтожить врагов Советской власти...
…В дождливые дни, когда нельзя было выходить в маршруты (магнитная стрелка геологического компаса прилипает к стеклу, пикетажная книжка, в которой геолог в маршруте ведёт свои записи, намокает), обычно приходилось «камералить» - обрабатывать свои материалы. В один из таких дней случился смешной случай, который мне трудно забыть. Было послеобеденное время, народ – кто что-то уточнял в своей «пикетажке», кто выносил маршрутные точки на карту. А кто, как наш спокойный и уравновешенный Адольф, решил вздремнуть в своём спальном мешке, завязав его под самый подбородок. Лежал как «запеленатый» кокон - так, что снаружи были видны только нос и закрытые глаза…
На ту «беду» мимо школы шёл подвыпивший где-то «вуйко» (дядько), как называют в Прикарпатье местных деревенских мужиков (селян). Заглянув к нам, он пьяно удивился необычной «публике», расположившейся в деревенской школе. Радуясь приезжим и возможности поговорить с новыми людьми, он начал, было, пьяную степенную беседу. Но через минуту осёкся и «остекляневшим» изумлённым взором уставился на лежавшего неподвижно на полу с закрытыми глазами «упакованного» в спальном мешке Адольфа. Буквально заикаясь, он спросил: «А що, то вин жывый, чы ни, або, може, хворый ?» («А что, он живой или нет, или, может, больной?). Вид неподвижно лежавшего с закрытыми глазами, да ещё на полу (тогда как все мы сидели за столами) насторожил его не совсем трезвое сознание…
Наш штатный юморист Сергей, скучавший в этот унылый дождливый день, решил не упустить случая немного поразвлечься и с мрачно-равнодушным выражением лица сообщил гостю:
- Покы ще жывый, алэ ж мусыть видповисты за свий злочын: буде лежаты зв’язаный, докы не помрэ без йижы та пыття» («пока ещё живой, однако должен будет ответить за своё преступление: будет лежать связанным, пока не умрёт без еды и питья») - что-то в таком роде. Сказал так и спокойно продолжал что-то писать. Все остальные, не подавая виду и не поднимая головы от бумаг, продолжали молча заниматься каждый своим делом в предвкушении очередного «розыгрыша» Сергея, на которые он был мастер.
Услышав такие страшные слова и наблюдая нашу отстранённость и полное равнодушие к происходящему, наш вуйко изумился и почти дрожащим голосом вопросил:
- Та й за що ж така кара гарному хлопцю?» («так за что же такое наказание хорошему парню?».
Сергей невозмутимо и почти сердито отвечал:
- Та й за тэ, що вин у однийеи газдыни курку вкрав, колы мэшкалы мы у Ясини» (А за то, что он у одной хозяйки украл курицу, когда мы жили в Ясине).
Вуйко окончательно пришёл в ужас:
- Та хиба можлыво за таку дрибныцю влаштовувати таки тортуры?» (Да разве можно за такой пустяк устраивать такие пытки?).
Наш гость, видимо, никогда в жизни не видел спального мешка и, вероятно, полагал что несчастного связали и засунули для удушения в этом мешке. Во время этого диалога Адольф, подыгрывая розыгрышу Сергея, только хлопал страдальчески своими пышными ресницами (объектом немой зависти наших девчонок) и, вперив тоскливый взор в потолок, лишь тихо стонал…
Все присутствовавшие в комнате молчали с вполне серьёзными и внешне отрешёнными лицами, хотя уже с трудом сдерживали смех. Внешне всё выглядело для нашего пьяненького гостя весьма зловеще и драматично. Не видя в нас никакой поддержки, вуйко окончательно расстроился и вдруг громко заплакал. Восприняв с пьяных глаз увиденное очень серьёзно, он чуть ли не возрыдал и, выходя почти бегом из комнаты (класса) прокричал нечто вроде:
- Пиду до сильрады, щоб ваша радянська влада зупыныла такый злочын» («пойду в сельсовет, чтобы ваша советская власть остановила такое преступление»). Добрый пьяненький дядька явно хотел спасти «приговорённого». Мы все дружно покатились со смеху и долго веселились. Обратно наш гость больше не заявился. Видимо председатель отправил его домой отсыпаться, доходчиво объяснив, что с приезжими «москалями», обитающими по соседству с «особистами» и овчарками, лучше не связываться… …
Свободное копирование
