…Потекли какие-то «смурные» дни – в полной прострации и непонятного для меня самого ожидания развития дальнейших событий. Какого-то особого изменения отношения ко мне сокурсников я не ощущал, кроме, разве что, некоторой индифферентной отстранённости у некоторых в общении. Дома я ничего не рассказал маме о происшедшем, хотя она по моему виду уже догадывалась: что-то случилось. Я отнекивался…
Где-то через несколько дней, поднимаясь по широкой мраморной парадной лестнице на входе в институт, я увидел спускавшегося навстречу декана Снарского. Тот остановился и, глядя сверху вниз на меня, с ехидной, как мне показалось, улыбочкой спросил: «Ну, скоро ты, голубь, подашь добровольно заявление об уходе из Института? Пока – ещё не поздно...». Всё во мне «сжалось»: в ответ «голубь» насупился и, глядя на него исподлобья снизу вверх, глухо буркнул: «не подам!». Диалог передаю дословно – очень уж запомнилось. Мне тогда было уже всё равно, что он обо мне думает… Снарский в ответ только хмыкнул и прошёл мимо.
На следующий день, когда мама совсем пристала ко мне с расспросами, вроде: «не влюбился ли ты», «не угрожает ли тебе кто» и т. п., о чём могут спрашивать близкие люди, я не выдержал и рассказал ей всё. Поскольку это событие в те времена было не ординарным и обычно влекло за собой исключение из вуза, мама, естественно, решила идти в институт меня «спасать». Несмотря на мои уговоры («это «бесполезно») не идти…
В какой-то день, не предупредив меня - не сказав мне ни слова -, она пошла в деканат. Что там было – о чём она говорила - я никогда её не расспрашивал… Впоследствии Сергей, лаборант с институтской кафедры, работавший потом со мной на преддипломной практике в геолого-съёмочной партии, рассказывал, что мама приходила в деканат, где поведала, что я родился «байстрюком», вырос без отца, национальность которого не знал, когда заполнял анкету при вступлении в комсомол… Как говорил Сергей, сумела как-то расположить к себе и убедить "публику" в деканате и комитете ВЛКСМ «больше не «обижать» сына…
Свободное копирование
