Действительно, на следующий день в группу пришёл кто-то из комитета комсомола и сообщил, что после окончания лекций состоится комсомольское собрание. Я понял, что «это – по мою душу». Но что будет? В чём реально моя провинность?
…На собрание после лекций пришло несколько комитетчиков. Главный из них - вчерашний «дознаватель» - поведал народу о моём «прогрешении» – «скрытии (!) своей истинной (?) национальности от коллектива» (как будто моих сокурсников это очень волновало, и даже само это мифическое «скрытие» могло бы о чём-то свидетельствовать, а само «обнаружение» оного изобличало бы меня в страшном преступлении). Пошли сперва недоумённые вопросы, затем заметил брошенные на меня вскользь любопытные взгляды – как будто во мне вдруг увидели «нечто новое» - совсем другого человека… Пришедшие с комсоргом активисты начали усиленно «накачивать» народ, пытаясь в своих выступлениях втолковать тем, до кого это плохо доходило, что сам факт такого «скрытия» может свидетельствовать о моём «сочувствии и принадлежности к злостным и враждебным сионистским кругам» и т. д. и т. п.
И пошло-поехало – настоящий дурдом! Такой извращённой логике трудно было что-либо противопоставить. Я ошалел от такого поворота дела. Всё стало выглядеть так, будто я, «обманув» государство, таким образом, скрыл свою принадлежность – ой – ой - ой - к неким «враждебным сионистским кругам»… Все рассуждения и доводы нашего комсомольского «бугра» звучали для меня по-идиотски, и вся эта комедия для меня напоминала дурной сон. Пришедшие комсомольские функционеры убеждали моих сокурсников «в пагубности игнорирования подобных проявлений» и призывали «каждого внимательно взвесить свою ответственность в оценке моего «поступка» (?) и возможных последствий (?!) для каждого члена – «надеемся, здорового - коллектива» в случае неправильного на него реагирования» (!). Приблизительно таков был смысл сказанного пришедшими. Последние их слова, однако, звучали уже как прямая угроза «сомневающимся».
Было совершенно очевидно, что пришедшие функционеры отрабатывали чёткое задание «вышестоящих товарищей», которым до зарезу (точнее – для жирной «галочки» в списке намеченных пропагандистских мероприятий ) надобно было отрапортовать «наверх» об успешном очищении вузов города от «враждебных и сомнительных элементов». Необходимы были жертвы для заклания. На роль одной из них на безрыбье пригодился и я со своей «непонятной» национальностью.
Но главное было всё же не в этих беспринципных шустрых ребятах, которые из карьеристских побуждений могли, наверное, продать отца родного и просто усердно отрабатывали «вышестоящее» задание, а в поведении многих моих сокурсников. Я не могу (не хочу!) даже сейчас, спустя более полувека, назвать их «товарищами». Хотя и осуждать не буду: никто из них не хотел – ОНИ ПРОСТО БОЯЛИСЬ! – конфронтации с партийно-комсомольской «мафией» – иначе не скажешь -, преследовавшей свои личные конъюктурные карьерные интересы, не говоря уже о более близком «знакомстве с «органами», которое всегда могла для них «организовать» сросшаяся с ними комсомольская верхушка. Все мои сокурсники хотели спокойно и поскорее без лишних хлопот окончить институт, не осложняя свою жизнь бесплодной конфронтацией с обезумевшими в своём неистовом преследовательском раже карьеристами - до диплома оставалось всего полтора года.
А могли, ведь, и не дать окончить институт: скольким из ребят, подвергнутых «общественному остракизму» по разным причинам в других вузах страны, на многие годы была исковеркана жизнь! Исключённые из комсомола, они потом почти «автоматически» под разными предлогами «убирались» также из института. Создававшаяся вокруг них невыносимая обстановка - часто просто искусственный общественный вакуум - заставляли многих из них самих уходить из вуза. Многим исключённым приходилось искать себе работу - в другие вузы Львова их не брали. Некоторые, чтобы получить хоть какое-то высшее образование, уезжали в другой город, где пытались поступать в какой-либо иной институт (снова на первый курс – по аттестату зрелости), скрывая что где-то уже учились в вузе и были исключены...). Бедным обманщикам было трудно объяснить, чем они занимались несколько лет после окончания школы... Лишь немногим это удавалось. Если же и поступали, то, чаще всего, приходилось учиться в институте уже совсем иного профиля...
...Мои сокурсники были не лучше и не хуже других - всех остальных в то время. Все они были «прагматиками». Это большинство - в основном «хлопцы-западноукраинцы» - и решило в тот день исход голосования, но, к счастью (как будет видно из дальнейшего), - не мою комсомольскую «судьбу». Короче: было принято формальное решение ходатайствовать перед институтским комитетом ВЛКСМ об исключении меня из комсомола…
…Я тяжело перенёс такой удар. Многим, кто прочитает эти строки, они покажутся излишне экзальтированными, и описываемые мною «переживания» преувеличенными. Но надобно, прежде всего понять те жизненные ценности, которыми мы руководствовались в то время и ту обстановку, которая нас окружала. Тогда быть в комсомоле значило очень многое (по крайней мере – для меня лично)! А быть исключённым из него – почти катастрофой.
Свободное копирование
