Зачистки инакомыслящих в ЛПИ - 1

Гл. 29. Зачистки инакомыслящих в ЛПИ

 После «погружения» в предыдущих (24-28-й) главах в общую историческую подоплёку сложных социальных и политических (иногда негативных и трагических) событий в стране в первой половине XX века - с дилетантской попыткой анализа и обобщения ряда сложных этно-социальных и политических реалий - вернусь к описанию конкретных событий политической травли «инакомыслящих» - «космополитов» и «сионистов» -, которая прокатилась по стране (СССР) в 1949-53 гг. Продолжу начатое в гл. 24-й («Политические кампании 1949-53 гг.») описание происходивших в вузах Львова гонений и «зачисток» в среде студенчества, «рикошетом» немного коснувшихся и меня лично…..

 В соответствии с перманентно исходившими из Москвы «импульсами» - чередующимися судебными процессами над «врагами социалистического строя» и политическими кампаниями борьбы с различными идеологическими «отклонениями» от линии партии, на украинской периферии, как и по всей стране, подобные, хотя и в меньших масштабах, «чистки» от «неверных» проходили и в стенах учебных заведений – но с не меньшим политическим накалом, разве что, немного «окрашенным» провинциальными обывательскими страстями.

…В обстановке «пароксизма» развязанной властными структурами страны идеологической борьбы с «инакомыслием», наш Львовский Политехнический, естественно, не мог оказаться в стороне и, в соответствии со спускаемыми «сверху» директивами, также старался внести свою лепту во всеобщую кампанию по очищению и улучшению политического «ландшафта» и общественного климата на подведомственной ему «территории». В условиях нарастания в обществе всеобщей подозрительности и массовой истерии в средствах информации «необходимо было» выявить и у нас среди студенчества хоть какие-то «проявления» враждебных советскому обществу «украинских националистических и/или сионистских взглядов». Усердие партийно-комсомольских функционеров в поисках крамолы не заставило себя ждать.

 В один из далеко не прекрасных для меня дней поздней осени 1952 г. я был неожиданно «приглашён» в комитет комсомола. Там сидело несколько человек во главе с комсоргом института – «переростком», лет уже эдак под тридцать, - из «освобождённых» партийных работников (направлявшихся обычно на эту должность в вузы, где обучалось большое количество студентов). Присутствовали ещё двое комсомольских «активистов» из других курсов и, как водилось в те времена, «некий молчаливый товарищ» - из тех, кто умеет «в гостях» только слушать. У окна за столом, как помню, на пишущей машинке что-то «стучала» девушка-машинистка (что такое «девушка-машинистка» - см. Интернет). Я был насторожен – ничего хорошего не ждал, но и особо не волновался – думал: будет обычная «подтяжка штанов»: например, втык за пропуск лекций и т.п., хотя… почему я? Пропускал не больше других, скорее наоборот. «Непонятка» какая-то…

 Но, не дав мне времени сильно озаботиться догадками, комсомольский шеф спокойным и тихим голосом сразу задал мне неожиданно чёткий вопрос: «Какой ты, Бретштейн, национальности?» Если бы ко мне в тот момент был подключён «детектор лжи», то он бы, наверное, зафиксировал резкий прилив крови к лицу и учащение пульса: я сразу понял, «откуда ветер дует» - смесь какого-то возникшего напряжения, внутреннего негодования, обиды или даже злости – не знаю ещё каких чувств – овладели мною.

 Старался отвечать спокойно:

 - Русский.

 - А почему ты при вступлении в комсомол в школе написал в анкете, что ты еврей?

 - ?

 Я совсем забыл о том, что я писал в той школьной анкете… Живя в Станиславе с мамой-еврейкой, рядом с её братом и двоюродными сёстрами – евреями, я не знал ничего о своём отце (мама никогда о нём не вспоминала, а я стеснялся о нём спросить, чувствуя какой-то подсознательный «стыд» перед окружающими за своё «непонятное» происхождение и то, что «живу без отца». Поэтому, когда заполнял анкету, особо не задумываясь, решил, что в графе «национальность» надо писать в анкете «еврей». Меня этот вопрос тогда совсем «не напрягал» - было абсолютно безразлично.

 Уже позже по приезде во Львов, незадолго до получения паспорта, мама как-то посвятила меня более детально в «тайну» моего рождения и рассказала, кто был мой отец.

 Вспомнил, что, когда получал паспорт, заполняя бланк, спросил у паспортистки, как писать свою национальность в анкете: в метрике вместо фамилии отца вообще стоял прочерк, а национальность вообще в ней не указывалась (замечу, что в СССР национальность детей в смешанных браках тогда обычно определялась по отцовской линии – как «главной»).

 Паспортистка, уже пожилая – по моим тогдашним понятиям – тётя, как помню, после того, как я ей объяснил своё «происхождение», почему-то вздохнула, и сказала:

 - Пиши – русский, легче жить будет…

 Вспомнив, как дразнили меня, мальчишку, - ни за что, ни про что - в эвакуации, я послушался её совета.

 Не думаю, что я тем самым «предал» своё «еврейство», которым реально не «обладал». Да, я любил свою маму, уважал своих оставшихся в живых еврейских родичей по материнской линии и, хотя моя бабушка в моём детстве на еврейскую пасху готовила «мацу» (см. Интернет), я, с одинаковым равнодушием (без всякого религиозного пиэтета) относясь к любым религиозным праздникам – еврейским, православным и мусульманским - с хорошим аппетитом и должным усердием мог всегда угощаться как мацой на иудейский Песах, так и теми же пасхальными православными куличами на православную Пасху, и пробовать вкусные мусульманские сладости на празднике Ураза-Байрам…

 Моя формальная национальная самоидентификация тогда меня меньше всего интересовала. Самое главное – я по своему воспитанию, образу жизни, привычкам, знанию только русского и украинского языков и совершенному незнанию иврита, действительно всегда «чувствовал» себя только русским… При этом – ещё и неверующим атеистом.

 Приблизительно всё вышесказанное я и довёл до сведения почему-то столь заинтересовавшихся и вдруг озаботившихся моей национальностью комсомольских «начальничков». Машинистка старательно выстукивала на машинке вопросы ко мне и мои ответы.

 После этого, никак внешне не прореагировав на мои объяснения, меня отпустили, и я было подумал, что этим всё и окончится (просто «проверили» - и ладно). Хотя на душе было как-то паскудно: что-то здесь было всё же не так…