…Со времен Малика Каюмова, который очень любил снимать восход солнца, ощущение наступающего дня «поселилось» в душе.
Вспомнился Вьетнам. Залив Ха Лонг. Тогда я снимал восходы солнца на протяжении почти месяца, каждый раз переезжая, а точнее, переплывая, с острова на остров. И не мог представить себе, ну как это есть люди, которые ни разу в жизни не видели, как огненный шар вылезает из кромки бесконечности.
Мое самолюбие грело, что фильм «Вьетнам, страна моя» начинался кадрами восхода солнца, снятыми мной.
Был еще один кадр, который переходил из фильма в фильм. Это был кадр, снятый в пустыне Кызылкум. Там прокладывали водовод от реки Амударьи в город Навои. Вода должна быть идти по стальным трубам диаметром около одного метра.
Эти трубы везли через пески специальные вездеходы. Говорили, что такие тягачи заказывало министерство обороны. Один конец трубы лежал на самом тягаче, а другой был укреплен на четырехосной тележке. Трубы сваривались в длинные петли. Это было зрелище, когда по барханам двигается монстр – впереди тягач на гусеничном ходу, на нем длиннющая труба и тележка на восьми колесах сзади.
Мне захотелось снять, как караван из таких тягачей везет трубы, причем хотелось, чтобы диск солнца был бы под трубой.
Заранее выбрал место, где гладь барханов напоминала застывшее море, договорился с начальником стройки. Тот подогнал десять тягачей.
Они подъехали к месту съемок еще вечером. Выстроились в ряд напротив места, где поднималось солнце, и ждали команды.
Поставил на штативы две камеры. В одной была черно-белая пленка, а в другой цветная.
Это невозможно рассказать словами, что такое ночь в пустыне.
Песок, нагретый за день, медленно остывал. Ветер был то очень теплый, то прохладный. И звезды!
Живя в Нью-Йорке больше десяти лет, ни разу не видел на небе ни одной звезды, а там, в Кызылкумах, небо было в алмазах, которые мерцали так ярко, что казалось – протяни руку и поймаешь падающую звезду.
Очень долго тянулась ночь, но светать стало как-то сразу.
Погасли звезды, и небо на восходе медленно начало окрашиваться в розовый цвет.
Начальник строительства водовода достал ракетницу. Небо озарила красная полоса. Это был сигнал, чтобы водители трубовозов подготовились, завели двигатели и ждали приказа двигаться.
Наконец из-за горизонта показался светящийся огромный диск.
Взлетела зеленая ракета, и караван трубовозов тронулся.
Все это, почему-то, напоминало начало боя. Ракеты. Грохот моторов. И силуэты странных машин, двигающихся по барханам.
Включил обе камеры. Видел в визир, как в кадр, в центре которого поднималось огненное светило, вошел силуэт тягача, который перекрыл солнце на какую-то долю секунды, а потом оно появилось под трубой, которая плыла по верху кадра.
Потом солнце перекрылось задней тележкой. И так было, пока весь караван не прошел мимо камеры.
Взлетела красная ракета. Тягачи остановились, и водители подошли к своему начальнику. Тот обнял каждого. Все спрашивали, как было? А было прекрасно. Хотел благодарить начальника строительства, но он опередил меня:
– Спасибо тебе, брат! – сказал он. – Эту ночь не забуду никогда. Даже не думал, что восходы солнца бывают такие прекрасные, – говорил он с пафосом, а я молил всех святых, чтобы пленка не подвела.
Все обошлось, и даже Роман Григорьев взял этот кадр в свой фильм «Люди голубого огня»…
Пустыня Кызылкумы оправдывала свое имя, она казалась красной. Может, оттого, что солнце раскаляло бесцветный песок. Тому, кому довелось побывать в пустыне, тот знает, что там порой возникает странное ощущение, когда кажется, что стоишь на небольшом островке, а вокруг безбрежный океан воды. Так было и с нами – впереди плескалось огромное море. И казалось, еще немного и машина окажется на берегу. Но море все отодвигалось и отодвигалось. А мы ехали все по той же пустыне…
Вдруг море исчезло и впереди появился другой «мираж». На горизонте зеленела роща. Она приближалась к нам. Это было не видение. Раньше приходилось бывать здесь. В крохотном зеленом оазисе в бескрайней пустыне. Когда строился водовод из Амударьи в два новых города – Зерафшан и Навои, где развивалась золотодобывающая и химическая промышленность, начальник строительства отвел от водовода маленькую трубу. По его команде там очистили небольшую площадку от песка, вокруг нее построили забор, чтобы сдержать натиск песка. На площадку привезли плодородный грунт, посадили тополя. Построили дом, вырыли небольшой бассейн, который облицевали голубым мрамором. Рядом соорудили большой узбекский айван. А вокруг айвана был настоящий сад из роз. Амударьинская вода, да еще узбекское солнце, да еще самоотверженный труд людей превратили маленькую площадку в райский уголок. Свернули с дороги и подъехали к роще. Там жил охранник, у которого было двенадцать детей. Я спросил, почему так много. Он сказал:
– Понимаешь, вечер длинный, керосин нет, другой работы нет.
– А Вы хотя бы знаете, как зовут детей?
Он рассмеялся и сказал:
– Я не знаю, жена знает.
Водитель Саша Новиков достал паяльную лампу, наши походные чайники. Стали кипятить воду для чая. Ярматов молча сидел на айване. Было видно, что мыслями он в Газли. Дети прыгали вокруг него, галдели, но он не замечал их. Подошел охранник, накрыл стол дастарханом, стал ругать детишек за озорство. Ярматов все также молчал, уставившись взглядом в одну точку. Лицо его было бледно, взор потухшим.
– Что с вами, Камиль Ярматович?
Он поднял голову, как бы очнувшись, и тихо сказал:
– Что-то неможется мне.
Галина Николаевна достала тонометр и стетоскоп. Саша Новиков притащил раскладную кровать. Мы уложили Камиля Ярматовича. И он на наших глазах стал терять сознание. Глаза у него закатились, дыхание стало прерывистым. Галина Николаевна стала слушать Ярматова. Потом она измерила ему давление. А потом только командовала, а мы выполняли ее указания. Саша Новиков вскипятил щипцы. Мне она поручила достать из ее сумки ампулы, отколоть им головки и передать ей. Доктор набрала лекарства в шприц, сделала один укол. Послушала его сердце. Потом велела достать другое лекарство. Сделала Ярматову второй укол. И снова слушала его сердце. Лицо Ярматова было покрыто крупными каплями пота. По лицу Галины Николаевны было видно, что она слушает сердце, но ничего не слышит. Заметив мое смятение, сказала:
– Перестаньте паниковать…
Галина Николаевна взяла большой шприц, какое-то лекарство и стала делать Камилю Ярматовичу укол в вену. Она вводила это лекарство каплю за каплей. В ушах ее были концы стетоскопа, а другой конец в руках Саши Новикова и она жестом показывала, куда он должен прислонить его конец. И так продолжалось два или три часа. Потом она не стала вытаскивать иголку из вены, а вытащила шприц. Снова взяла большую ампулу, наполнила шприц, и снова, стоя на коленях, она по капле в течение двух часов вводила это лекарство в вену Ярматова. Он был без сознания. О чем только не подумалось, что только не вспомнилось тогда, в центре Кызылкумов, в маленькой роще…
Камиль Ярматович загорался, когда рассказывал истории, связанные со штурмом Бухары. Рассказы его были настолько эмоциональными, что захотелось снять фильм о нем. Работа над этим фильмом была для всех тайной. У нас всегда была наготове вторая камера. Мы старались зафиксировать самые интересные и выразительные эпизоды работы режиссера-постановщика над фильмом. Когда мог, сам исподтишка «скрытой камерой» подсматривал, как работает Ярматов. А когда был занят, меня сменял второй оператор Эргаш Агзамов.
Он сумел снять удивительный кадр. Готовились к съемке самого грандиозного эпизода – штурма Бухары. Художники восстановили старые полуразрушенные стены Бухарской крепости. Установили на ее башнях пушки. Директор картины превзошел самого себя – собрал массовку в несколько тысяч человек. Были солдаты и студенты почти всех институтов Бухары. Их всех переодели в военную форму. Было огромное количество пиротехники – Федя Тюменев со своей командой провели большую работу. Установили «взрывы», раскидали старые автомобильные баллоны, пропитание соляркой для имитации пожаров. Была конница. Подготовка заняла много времени. Все было готово к съемке. Камиль Ярматович решил «дозором обойти владенья свои».
Эргаш Агзамов снял проход Камиля Ярматова по съемочной площадке. И не было там равнодушных людей к нему. Солдаты помогали перейти через арыки, проводили через мостики. Он останавливался, заговаривал с ними. Этого материала было 60 метров. То есть, полная кассета. Когда мы посмотрели на экране этот кадр, твердо знали, что фильм у нас получится. Проход Ярматова по съемочной площадке, как и проход солдата на костылях по перрону в фильме «Два имени одна жизнь», тоже стал самым главным в фильме о Ярматове…
Свободное копирование
