И вот наконец настал день, когда Надя встала с постели, хотя была еще очень слаба, но ходить стала ровно, мягкой походкой. Вновь поступившие больные и подумать не могли, что эта женщина совсем недавно перенесла тяжелейшую операцию.
— Надюша, когда тебя оперировали, — рассказывали сестрички — наш телефон не умолкал, целый день звонили люди, интересовались твоим состоянием здоровья, столько и к большим начальникам не звонят, к тому же ты не житель Ухты. Интересовались в основном бывшие наши больные или их родственники. Приносили тебе передачи: куриный бульон, фрукты и диетические продукты. В один голос говорили, что будут за тебя молиться, вернее, за твое здоровье, так что ты у нас очень важная персона.
В ночь на первое мая Надежда тихо поднялась с кровати, вышла из палаты и зашла в кабинет врача. Нашла свою историю болезни и стала читать, положив на тумбочку у трюмо. Вот описание хода операции... а вот в самом конце — крупными буквами, как приговор: «рак толстого кишечника».
Будто бы током ударило, покачнуло, разметало во все стороны волосы, мурашки пробежали по всему телу... «Как же мои дети?» — сердце замерло от ужаса. Вообще-то смерти Надя не боялась — намучилась от всех болезней...
Попыталась взять себя в руки, прочитала весь ход операции. Итак, она длилась пять часов сорок две минуты. Остановка сердца — клиническая смерть — «дефибрилляция» разрядом высокого напряжения... Вырезали половину толстого кишечника и 15 сантиметров тонкого, а всю оставшуюся внутренность промыли в пенициллине. Обнаружено несколько крупных язв и множество мелких — потому столько и удаляли. Вливание крови от трех доноров: болгарина, немца и коми.
— Да уж, — сквозь ужас усмехнулась Надежда, — теперь во мне точно кровь разных народов. Целая коллекция — если прибавить к моей русской, по маме и бабушке, греческой и еврейской от дедушки и от отца — украинской и цыганской... Дитя мира!
И все-таки — еще раз перечитывая историю болезни — Надя поняла: что-то здесь не так. Поднялась с постели на шестой день, через две недели сняли трубочки и дренажи, начала есть. Тошноты нет, чувствует себя неплохо. Не может быть, чтобы это был рак. «Врачи ошиблись! — все более настойчиво убеждала она себя. — Они ведь тоже не боги!» И уже почти успокоившись, решила — ждать результатов гистологии, а до этого не волноваться.
— Надя, не волнуйся, — как-то утром сказала ей медсестра. — Скоро поправишься и поедешь домой!
Она слегка нагнула сестричку к себе и тихонько на ушко, чтоб не слышали другие больные, сказала:
— Розочка, не старайся зря утешать меня, я все знаю сама, ночью прочла свою историю болезни.
— Как так, как так?! — растерянно произнесла медсестра, ее веснушки на милом личике еще больше порыжели, и снова на ушко девушке она прошептала:
— Розочка, я уверена: хирурги в моем диагнозе ошиблись.
Утром третьего мая, на пятиминутке, эта медсестра заявила, что Надежда Зарецкая самовольно прочла свою историю болезни и утверждает, что врачи поставили неверный диагноз. На это главный хирург отделения возразил:
— Зарецкая — умная и сильная женщина, хватит говорить с ней о болезни. Оставьте ее в покое.
Теперь врачи, совершая обход, спрашивали Надю лишь о том, как у нее настроение.
Почти через месяц из Ленинграда пришли результаты гистологии, поскольку в Сыктывкаре, куда первоначально были направлены данные, точный диагноз поставить не смогли. К великой радости, правда оказалась на стороне Надежды — злокачественных образований не выявлено, ответ отрицательный. Главный хирург отделения, Николай Иванович Новоселов, после получения результата гистологии пригласил Надю в свой кабинет и уже в спокойной, непринужденной обстановке стал расспрашивать о ее заболевании:
— Надежда, вот ты объясни мне, опытному хирургу, прошедшему почти всю войну, — как ты умудрилась прожить на свете с таким кишечником? Ведь это адские муки; как ты терпела все эти годы?
— Да уж, что и говорить, помучиться пришлось изрядно, — согласилась Надя. — Но наши краматорские врачи так и не смогли докопаться до истинных причин заболевания. Да, признаться, не особенно и старались… Я им неоднократно твердила, что у меня болит именно кишечник, мне казалось, что внутри словно ползают огненные черви, а мне отвечали, что это у вас, мол, воспаление придатков, все ведь находится в одном животе, потому вам и кажется, что болит кишечник. Вот я и терпела. А куда было деваться? Я терпела, терпела… Но, знаете, особенно мучительна была для меня близость с мужем. Это — за пределами боли… Я могла бы наложить на себя руки, не единожды посещало искушение, но не посмела — у меня двое деток, а они — самое дорогое, что у меня есть. Не могла же я сделать их преждевременно сиротами…
— Да… — доктор был серьезно задумчив. — Я тебе искренне и глубоко сочувствую. Ты молодец. Но, однако, признайся мне вот в чем: тогда, после операции, когда ты отказалась от воды, ты действительно не хотела пить? Спрашиваю исключительно как врач, потому что это странно, уверен, что больные всегда испытывают жажду.
— Я правда не хотела пить. Я была уверена, если сразу после операции выпью воды, то умру и, наоборот, если выдержу без жидкости — буду жить; по этой же причине я отказалась от таблеток и уколов. Интуиция спасла и меня, и мое тело, которое стало правильно себя вести. Потому и не было жажды.
— Поразительно. Такого больного в нашем отделении еще не было, — тихо и как бы про себя, словно делая заметку, произнес главный хирург. И потом уже громче: — Надя, твое выздоровление — настоящий дар для нас, «биологическое чудо», если угодно. Ты необыкновенно выносливый человек, по-настоящему сильная натура. Именно о таких как Вы в свое время сказал Сенека: «Ничто на свете не заслуживает такого уважения, как человек, умеющий мужественно переносить несчастье».
… Надежда Васильевна, поправляйтесь! И пусть Ваши дети растут здоровыми, счастливыми и такими же бесстрашными, как их мама!
Николай Иванович тепло пожал Надину руку.
Месяц спустя Надежду перевели из онкологии в терапевтическое отделение, расположенное в глубине сан городка, в окружении берез, птичьего пения и умиротворяющей тишины. Здесь были все условия для того, чтобы окончательно восстановиться и с новыми силами ринуться в бой. Нередко ее навещали медсестры из онкологии и с гордостью сообщали:
— Надя, представляешь, наши врачи теперь больным рассказывают о тебе, говорят, что ты победила смерть. Многие уже поправились, так что глобальный переворот в медицине — может, и не миф, а? Ну ладно, поправляйся.
Надежда провела там около года, но по ее личной просьбе и по разрешению главврача отделения отпускали ее домой ежемесячно на семь-девять дней. Зарецкая начисляла своему участку зарплату.
Но все-таки Надя шла на поправку: появился здоровый цвет лица, глаза заискрились, зазвучал ее звонкий голос.
Свободное копирование
