XCIII
Мы выехали, наконец, из Вены, и я терпел до Брука. Здесь одышка опять стала жестокой. Мы послали за доктором, это был некто синьор Юдманн, весьма обходительный человек. Он сделал мне кровопускание, велел лечь в постель и принимать сердечное лекарство. Через два дня я настоял на том, чтобы продолжать путешествие.
Проехали Австрию и Штирию и въехали в Каринтию без всяких происшествий, но, когда мы прибыли в деревню Фельдкирхен, на небольшом расстоянии от Клагенфурта, получили контр-приказ. Мы должны были здесь остановиться до нового извещения.
Предоставляю судить читателям, как для нас было неприятно это происшествие. Я, сверх того, сожалел, что причинил такой вред двум своим товарищам: если они не могли возвратиться на родину, то это моя роковая болезнь была тому причиной.
Мы прожили в Фельдкирхене пять дней, и здесь комиссар делал все возможное, чтобы развлечь нас. Был тут маленький театр с комедиантами, и он повел нас туда. Он доставил нам однажды развлечение посмотреть на охоту. Охотниками были наш хозяин и несколько молодых поселян вместе с владельцем прекрасного леса. Мы, расположившись на удобном месте, наслаждались этим зрелищем.
Наконец, прибыл курьер из Вены с приказом комиссару отправить нас к месту назначения. Я возликовал вместе со своими товарищами от этой счастливой вести, но в то же самое время страшился того, что приближается для меня день рокового открытия, что у меня нет больше ни отца, ни матери, ни кто знает еще каких других из моих близких!
И моя грусть росла по мере того, как мы приближались к Италии.
С этой стороны въезд в Италию непривлекателен для взоров, здесь спускаются с прекраснейших гор немецкой земли на итальянскую равнину, сухую и бесплодную, так что путешественники, которые еще не знают нашего полуострова и проезжают здесь, смеются над тем великолепным представлением, какое у них есть о нем, и подозревают, что они одурачены теми, от кого слыхали столько похвал.
Непривлекательный вид этой местности содействовал тому, что я стал еще грустнее. Снова видеть наше небо, встречать человеческие лица не северного типа, слышать из уст каждого звуки родного языка -- все это меня умиляло, но это было волнение, вызывавшее у меня скорее слезы, нежели радость. Сколько раз в коляске я закрывал себе руками лицо, притворяясь спящим, и плакал! Сколько раз по ночам я не смыкал глаз и горел в лихорадке, то осыпая от всего сердца самыми горячими благословениями мою милую Италию и посылая благодарение небу за то, что я ей возвращен, то мучаясь тем, что нет никаких известий из дому, и воображая себе несчастия, то думая о том, что вскоре я буду принужден разлучиться, быть может, навсегда, с другом, столько перестрадавшим со мною и давшим мне столько доказательств братской любви!
Ах! Столь долгие годы могильного пребывания не потушили еще силы моих чувств! Но этой силы было так мало на радость и так много на горе!
Как бы я желал увидеть вновь Удину и эту гостиницу, где те двое великодушных переоделись прислугой и пожали нам украдкой руки!
Мы оставили этот город слева и проехали мимо.
Свободное копирование
