Мои темницы - 92

XCII

 В полицейской тюрьме мы ожидали имперского комиссара, который должен был приехать из Вены, чтобы проводить нас до границы. Между тем, так как наши чемоданы были проданы, мы запаслись бельем и платьем и сняли острожную одежду.

 Через пять дней приехал комиссар, и директор полиции передал нас ему, вручив ему в то же самое время и деньги, привезенные нами в Шпильберг и вырученные от продажи чемоданов и книг, эти деньги потом нам были возвращены на границе.

 Комиссаром был синьор фон Ное, дворянин, служивший в канцелярии министра юстиции. Нельзя было приставить к нам человека более прекрасного воспитания. Он обходился с нами всегда самым вежливым и предупредительным образом.

 Я выехал из Брюнна с мучительнейшею одышкой, а движение коляски до того увеличило боль, что вечером я задыхался страшным образом и боялся с минуты на минуту совсем задохнуться. Сверх того, у меня всю ночь была страшная лихорадка, и комиссар не знал на следующее утро, могу ли я продолжать поездку до Вены. Я отвечал утвердительно, и мы поехали, жестокость боли была чрезвычайная, я не мог ни есть, ни пить, ни говорить.

 Я приехал в Вену полуживой. Нам отвели хорошее помещение в общем полицейском управлении. Меня положили в постель, призвали доктора, он сделал мне кровопускание, и я почувствовал облегчение. Моим лечением в течение восьми дней были совершенная диета и большое количество настоя наперсточной травы (digitalis), и я выздоровел. Доктор, синьор Зингер, оказывал мне истинно дружеское внимание.

 Я чрезвычайно сильно порывался ехать, тем более, что до нас дошло известие о трех днях в Париже.

 В тот же самый день, как разразилась эта революция, император подписал декрет о нашей свободе! Наверное, он не вернет теперь его. Но не невероятно, однако же, было и то, что, так как время опять стало критическим для всей Европы, можно опасаться народных движений и в Италии, и Австрия не захочет в такое время водворить нас в отечество. Мы были убеждены, что нас не вернут в Шпильберг, но мы опасались, чтобы кто-нибудь не внушил императору мысль отправить нас в ссылку в какой-нибудь город империи далеко от полуострова.

 Я показывал, что я более здоров, чем это было, и просил, чтобы поторопились с отъездом. Между тем у меня было сильнейшее желание представиться его превосходительству туринскому посланнику при австрийском дворе, господину графу ди-Пралормо, доброте которого я стольким был обязан. Он действовал с самой великодушной готовностью и прилагал все старания к тому, чтобы добиться моего освобождения. Но запрещение, чтобы я не видался ни с кем, кто бы это ни был, не допускало исключения.

 Лишь только я стал выздоравливать, нам оказали любезность, прислав на несколько дней коляску, чтобы мы покатались немного по Вене. Комиссар был обязан сопровождать нас и не допускать нас ни с кем разговаривать. Мы видели прекрасную церковь св. Стефана, прелестные городские бульвары, соседнюю виллу Лихтенштейн и, наконец, императорскую виллу Шенбрунн.

 В то время, как мы были в великолепных аллеях Шенбрунна, проходил император, и комиссар заставил нас удалиться, чтобы наш истомленный вид не опечалил императора.