Глава 30
Борьба в капелле за личный престиж, место под солнцем, между тем, продолжалась. Однажды я воспользовалась своим правом и в один из больных дней переместилась на свободный стул около басовой партии. Репетировали Реквием Верди, и я следила по партитуре за звучанием хора в процессе репетиции. Я заметила некоторое недовольство рядом сидевшего пожилого артиста, но не могла понять причину. Тихонечко продолжала листать клавир и слушать капеллу. Во время перерыва меня резко останавливает этот артист и громко и возмущенно мне выговаривает:
- Вы что, специально сели около меня слушать, как я пою? Я хорошо знаю свою партию и готов в паре с Вами спеть весь Реквием от начала до конца! Вас специально посадили ко мне! Выполняете задание дирижера?!
Я от неожиданности онемела: меня обвиняли в том, чего у меня и в мыслях не могло быть. Я пыталась разуверить его в надуманных им подозрениях, но напрасно.
...В один из дней Владислав Александрович сообщил мне о том, что стало известно о вакансии в Костромском музыкальном училище на дирижерско-хоровом отделении. Я послала туда запрос.
Местным комитетом капеллы было объявлено о дате очередного профсоюзного собрания.
Слово было предоставлено художественному руководителю. Владислав Александрович стал зачитывать письмо, поступившее ему от одного из артистов капеллы. Имена не назывались. После первых двух-трех строк я поняла, что в нем жалоба на меня, а письмо – того пожилого артиста. Мне стало жарко. От стыда я не знала, куда деваться. Дочитав письмо, Владислав Александрович сказал:
- Если впредь от кого-нибудь ещё поступит такое письмо, то наказаны будут все участники инцидента, вплоть до увольнения. Я не буду разбираться в ваших взаимоотношениях!
Вопрос на этом был исчерпан. Я чувствовала себя спасенной: моё имя не было названо. Я до сих пор благодарна Владиславу Александровичу за решение ситуации без подробной и ненужной детализации происшедшего.
Капелла мало-помалу успокаивалась, и на смену общему творческому ажиотажу ко всем приходила ответственность за успех в предстоящем конкурсе. В качестве конкурсного произведения я взяла «Колыбельную» Скотта, произведение в крайней степени невыигрышное для показа певческого голоса. Средний нюанс в нем пиано – два пиано. Мне оно очень нравилось, об остальном я не думала: сказывалось отсутствие сольного исполнительского опыта. Как мне сказали коллеги по хоровой партии, я спела очень музыкально, но тихо.
Близился к концу сезон 1974-75 годов. Прошел отпуск. Музыкальным училищем оставалось невыполненным условие предоставления отдельной комнаты в общежитии. Я позвонила директору, и отдельная комната мне была обещана.
Владислав Александрович однажды сообщил, что я могу оставаться в капелле столько, сколько мне нужно. Но пришел и подтверждающий письменный ответ из Костромы. Я ответила, что училищем выполнены все условия, и мне неудобно отказываться. Хотя уезжать мне уже не очень хотелось.
Однако, мне трудно было оставаться на зыбкой почве в капелле.
Я понимала, что решать свою судьбу мне нужно было самостоятельно, к тому же, тогда у меня было очень высоким профессиональное самосознание и – никакой прагматичности. Я ни за что не цеплялась, хотя жила в общежитии капеллы, в самом центре Ленинграда, с выходом на Дворцовую площадь, в окружении архитектурных красот, высочайшего искусства, благотворного интеллектуального влияния. Мне ничто не сулило тогда удачливой жизни – ни профессиональной, ни личной. Был реальный положительный ответ из Костромы, и я решила держать «синицу в руке». Так закончился период моей работы в старейшем русском хоре, о котором я всегда вспоминаю с благодарностью.
Свободное копирование
