Выборы в Академию Наук - 2

 Диспут был назначен 12 марта в 2 часа, в Большой словесной аудитории Университета.

 Конечно, очень волнуясь, очень опасаясь, как и всегда перед экзаменами, Леля выезжал в понедельник на 1-ой неделе (7-го марта) в Москву. 12-го марта в субботу он блестяще защитил свою диссертацию, и 2 недели, проведенные в Москве, доставили ему много радостных волнений... Но, так как за этой процедурой мне мерещился окончательный отъезд Лели из Губаревки, мерещились опять наука и скука, вероятно, я не обратила должного внимания на рассказы его об этом диспуте, потому что совсем не помню никаких подробностей о нем. Я только хорошо запомнила, что он теперь стал и магистром и доктором сразу, вероятно, по степени на каждую из букв, что будто это очень лестно, а друзья его московские не преминули его соблазнять на все лады. И Варшаву опять вспомнили, и о лекциях в Университете мечтал для него главный зачинщик -- Фортунатов, и прошение ректору советовал Смирнов... Но Леля держался стойко и возвращение его домой, тогда в 20-х числах марта; казалось ему не менее радостным. Понаехали к нему все начальства волостей, и он сразу опять втянулся в интересы своего участка, т.е. 15 т. людей. Но Московские впечатления, попросту успехи, все же кружили Леле голову, забыть их было не легко. Особенное внимание, оказанное ему факультетом, теперь обязывало его... Он теперь был готов забыть и пейзанчиков, и пти-фрерчиков, чтобы служить одной науке, без всякого вознаграждения...

 Опять взялся он за Крижанича, и писал своему учителю Ф. Ф. "Здесь удовлетворенье временных интересов, а исполненье долга будто не здесь, а где-то в ином месте" {22 марта 94 г. к Ф. Ф.} и немного позже: "Когда кончу, хочу приняться за собирание, для себя конечно, элементарных сведений по теории русского синтаксиса. Это страшный пробел в моих занятиях. Но мое счастье -- распутица. Народ ходит мало, и я усиленно занимаюсь: совесть мучает, когда урываешь время от дела, к которому приставлен" {3 апр.}.

 Рецензия на диспут была написана Соболевским. Леля ожидал более дельной критики и подробного разбора, так что не особенно был им доволен.

 Но в глубине ученого мира также не хотели успокоиться.

 26-го марта историко-филологический факультет донес Совету Московского Университета о диссертации, отличающейся выдающимися достоинствами и о постановлении удостоить магистранта Шахматова, помимо магистерской степени, степени доктора Русского языка и словесности. (Декан Троицкий[1]).

 2-го апреля Совет Московского Университета постановил это утвердить "в виду особенных научных достоинств диссертаций" {Хранится в деле No 177 (1894 г.) Совета о защите Ал. Шахматовым диссертации на степень магистра русского языка.}, и выдать диплом Леле.

 А в то же время, тоже в первых числах апреля, Ягич запросил сам и через Фортунатова, согласится ли он быть избранным адъюнктом Академии наук? Предложение это было столь неожиданное и лестное, что Леля не мог этому сразу поверить, и даже нам сообщил его под большим секретом.

 Согласен ли он? Слишком сознавал Леля ту великую честь, которую ему хотели оказать. "Нет духа отказаться,-- писал он тогда в ответ своему учителю. -- Является дерзость и решимость изъявить свое полное согласие на приближение к Академии, которая располагает такими огромными средствами, чтобы поставить науку на должную высоту".

 Да, такое предложение было столь лестно для Лели, которому тогда в июне минуло 30 лет, что действительно отказаться он не мог. И мы, я даже, и не пытались его отговаривать. Вся жизнь его до конца была осмыслена, обеспечена, а страсть к науке удовлетворена с лихвой.

 В конце мая Леля получил письмо от Бычкова, о полуофициальном предложении по поручению Отделения русского языка и словесности принять звание адъюнкта Академии наук. Выборы в сентябре. Утверждение в ноябре. "Отдаться всецело науке, быть полезным и другим деятелям на этом же поприще",-- радовался Леля и глубоко ценил то великое счастье, которое его ожидало.