Стало тихо

Глава XXXV. Стало тихо

 Корсаковская экзекуция была последним ужасом, пережитым нами в то лето. Август уже прошел и, хотя холера еще не прекратилась, но проявления ее были реже, тише, смертных случаев совсем не было. Милославский работал во всю, Соф. Гр. тоже помогала, когда привозили холерных к нам во двор или звали на деревню. У нас на дворе, несмотря на то что мы ели, как всегда массу яблок, дынь и овощей (только не покупных) не было ни одного случая болезни.

 Также прекратились поджоги. Везде день и ночь караулили в селениях и в особенности берегли гумна, а гумна, пустовавшие целый ряд лет, теперь ломились от хлеба. Спешно, не дожидаясь осени, молотили хлеб и с лихвой засыпали опустевшие общественные амбары, возвращали занятое в черную годину зерно. Одно было скверно и очень скверно -- пьянство. Пили и на радостях, что урожай, и в предупреждение холеры (оправдывались крестьяне), а страшное зло это могло привести в отчаяние самого равнодушного человека. Леля даже издали не терпел запаха водки, а с пьянством совершенно не мог помириться, и август месяц прошел у него, можно сказать, в постоянной, непрерывной борьбе с этим злом, разорявшим и губившим народ. Мы дрожали за него не меньше, чем тогда, когда он ходил по холерным. Его излишнее рвение, излишняя храбрость могли погубить его, как ни был он "заговорен" вместе с своим Киргизом. Это повторяли нам постоянно крестьяне, вообще по натуре не очень-то смелый народ. К счастью, еще пьяные кампании, которые Леля беспощадно разгонял, немедленно разбегались и прятались, как только издали показывался земский начальник или его тройка, несмотря на смелость, придаваемую вином. Однажды ночью близь Кувык попалась Леле толпа пьяных парней с обычными песнями и гармоникой. Леля остановил лошадей, вышел из фаэтона и почему-то пешком один пошел им навстречу, грозно окликая их. Узнав земского по голосу, парни бросились в рассыпную. Леля успел схватить одного за шиворот, но парень так ловко выскользнул у него из рук, что Леля очутился один в степи с протянутой рукой и не мог не рассмеяться. В другой раз он наскочил на подобную компанию в самой Вязовке. Леля ехал верхом и неожиданно в темноте подъехал в самый разгар какой-то лихой пляски под гармонику. (Эта лихость ему очень нравилась), выхватил у кого-то четверть с водкой, четверть выскользнула и разбилась, только горлышко осталось у него в руках. С досады он бросился за разбежавшимися в темноте парнями, одного настиг уже, но парень перемахнул через плетень огорода, а Киргиз остановился, как вкопанный, перед таким препятствием.

 Самый пьяный праздник в Вязовке всегда считался Преображение, и в этом году особенно опасались его. Накануне приехал к нам старик Ковачев. Он довольно спокойно перенес все июльские страхи и не бежал из Вязовки, но теперь он приехал с женой (урожд. Муратовой) совершенно расстроенный. -- "Я жду чего-то в эту ночь. Будет несчастие" -- говорил он. Страх его оказался пустым. Леля весь день проездил по волости, к вечеру был в Вязовке, где старшина с утра ловил пьяных и набивал ими жигулевку; кабатчики ворчали, но вечер и ночь прошли вполне спокойно и благополучно, кушали освященные яблоки и вырезанные соты свежего меда, которого было очень много в том году, устраивали гулянки с хоровым пением, но не было ни драк, ни пожаров... И затем настала у нас пора сравнительной тишины и благополучия.. В сентябре даже совсем затихла холера. Соф. Гр., окруженная ореолом спасительницы благодарного народа, довольная своими каникулами, собралась с Ксеничкой в Саратов. Милославский заслужил полное доверие крестьян, совершенно приручавшихся к нему, но, к сожалению, личные, семейного характера дела, вызвали его в другой участок. Провожали его с большим сожалением. Новым доктором Вязовского пункта был назначен доктор Гейман. Такого доктора еще не было в Саратовском Земстве: уроженец острова Явы, сын голландца и православной, студент Гейдельбергского университета и генерал русской службы... Дважды женат и дважды разведен, с большой семьей и совершенно одинок, большая пенсия, средства... И нужда в службе... Служба в Оренбурге, Ташкенте, Верном, до Китайской границы, и земская служба участкового врача... Благороднейший рыцарь, образованный, начитанный, светский и всеми забытый, покинутый старик, вынужденный лечить Вязовских баб и ребятишек... Мы познакомились с ним, и он стал часто наезжать к нам делить свои вечерние досуги, что очень занимало тетю; когда же вернулась Александра Яковлевна, он отнесся к ней с совершенно другой точки зрения, чем Амстердамский и прочие; щадя ее самолюбие, он сумел сделать ее полезной и нужной ему помощницей, а не врагом. Она и боялась, и слушала, и уважала этого Херр Доктор и не тягалась с ним медицинскими знаниями.

 Как обрадовались мы, получив телеграмму Ал. Як. о ее приезде. Бедная Оленька ожила: то-то привезет она ей вестей о московских прозорливых и чудесных исцелениях!

 Действительно, Ал. Як. Много привезла вестей и рассказов о своих приключениях в дороге. Ехала она тогда от нас до самой Москвы со страшной головной болью от вонявшей в вагонах карболки, расстроенная всеми событиями и совершенно голодная, потому что второпях забыла свою провизию дома на столе. В вокзалах же можно было достать только крутые яйца и кипяченую воду. В Москве новые невзгоды. Когда в Кремле, где она остановилась в квартире Есиповых, (бывших заграницей), узнали, что она из "неблагополучной губернии", ее попросили немедленно ехать дальше. С досады она проплакала всю дорогу до Риги. Там новые несчастия: зять с ума сошел! Сестра в нужде! За дом требуют налоги! А потом в ее комнате случился пожар; загорелось от восковой свечи, ею же забытой после чтения псалмов. Наконец один "мошельник" пытался проникнуть к ним в дом через форточку. Прибежав на зов сестры с кочергой, она увидела, что в форточку глядит физиономия очень страшного жулика, который рассматривал ее с любопытством, но вовсе не боялся ее кочерги. Тогда она схватила бутылку со святой водой и брызнула ему прямо в лицо. Жулик завизжал и убежал, крича, что она его облила серной кислотой, а потом, um Gottes Willen, он звал ее за это на суд, он вызвал ее за это на суд. Уехав от суда в Губаревке, Алекс. Яковл. попала под суд в Риге по обвинению в покушении ослепить жулика серной кислотой!.. Судьи кусали губы и все-таки хохотали до слез, когда Алекс. Яковл. доказывала, что "брызнула "мошельнику" в лицо св. водой, а не серной кислотой". Она была оправдана единогласно. Но сколько бессонных ночей провела она в ожидании суда!

 Наконец после тысячи волнений и домашних неприятностей ("племянники ее такие шалуны bei Gott!, а сестра ее такая капризная"), она собралась домой. В этот раз она провела в Москве целую неделю, перевидала всех своих приятельниц, купчих, монахинь; переговорила со всеми прозорливыми и ясновидящими, помолилась у всех кремлевских мощей. На Рязанском вокзале ее провожала толпа дворников, салопниц, ребятишек и женщин в платочках. Пассажиры с любопытством оглядывали ее статную фигуру и красивое лицо, низко повязанное белой косынкой. Еще в Москве пассажиры даже двух соседних вагонов знали, что едет "лекарка". Конечно, дорогой оказалось, что у каждого что-нибудь болит или болело. Стали ей задавать вопросы, спрашивать совета. Аптека, то есть картонка с лекарствами, которыми наградили ее в Никитском монастыре, быстро опоражнивалась. Болтая без умолку и по обыкновению коверкая слова, Алекс. Яковл. вскоре до того рассмешила публику, что пришлось отпаивать balderian {Валерьяновые капли.} одну слишком смешливую старушку: она от смеха свалилась с дивана и всхлипывала истерично.

 Дорогой Алекс. Яковл. уговорили перейти в соседний III-й класс, где публика еще отзывчивее отнеслась к ее заботам. Там успела она заступиться за обиженного ребенка; высадить с помощью кондуктора пассажира грубияна; закрыв юбкой, скрыть от контроля пассажира, забившегося зайцем под лавку, и фигурировать в жандармском протоколе свидетельницей сцены, разыгравшейся между двумя фуриями. После такого бурного дня настала беспокойная ночь. Кто-то засовал под лавку корзину с гусями, и гуси эти с пренеприятным шипением щипали ее за ноги. Владелец гусей где-то спрятался и не отзывался ни на какие просьбы убрать их. Над головой в известные часы запевали в корзинах петухи, так что заснуть было невозможно. Но когда на Мариновке ее встретил Kahlkopf с улыбкой до ушей и сообщил ей, что мы все живы и здоровы, она перекрестилась широким крестом и с радостным чувством поехала в "Губровку", где она столько страдала, но в сущности была гораздо счастливее, чем в Риге у себя дома, в родной семье.

 Осень настала прекрасная, тихая, ясная. Нанесенные стихийным бедствием раны понемногу залечивались. Каменские богачи решили выстроить себе такие на пожарище дома, что в губернии "ахнут от удивления". Дивный урожай развязал всем руки. Много было собрано денег и хлеба на бедняков, потерпевших от холеры. Общее настроение было бодрое и радостное. Помнится, за всю осень был всего один инцидент, и то только чуть взволновавший наше мирное житье.

 Было раннее утро. Из леса выехал всадник в казацком кафтане с ружьем за спиной и пистолетами за поясом. Увидя с горы нашу усадьбу, он стал раскрашивать встречных крестьян, чья усадьба, какие господа, богаты ли, много ли людей на дворе и как проехать к Марковской. Затем он въехал к нам во двор и остановил коня как раз против окон Алекс. Яковл., и увидя Евстигнея, подозвал его и спросил:

 -- Где ночует земский начальник и его семья?

 -- Земский начальник у себя в управе,-- ответил Евстигней. Всадник повторил вопрос, и, показывая строения вдоль сквера, потребовал указать ему тот дом, где ночует семья.

 -- Вот управа,-- упрямо повторил Евстигней, побужденный гражданским мужеством не выдать нашей резиденции (вопросы всадника показались ему совершенно неуместными и подозрительными). -- Обратитесь в управу.

 Тогда всадник вдруг разъярился и, схватив плеть, замахнулся на Евстигнея.

 -- Отвечай! А то я тебя на месте положу! -- Евстигней только успел увернуться. Быстрее лани Алекс. Як. в ночной кофточке, в чепце и нижней шерстяной красной юбке вылетела на крыльцо.

 -- Как вы смеете распоряжаться на нанесенные руки. Много было собрано денег и хлеба на сирот и бедняков на дворе начальника?!-- закричала она своим громким голосом. -- Я позову людей, что за нахальство! -- Всадник, увидев ее в таком наряде, проворчал что-то очень нелестное по ее адресу, плюнул и, повернув лошадь, шагом выехал со двора на деревню. Алекс. Як. накапала Hofman {Гофманские капли.} побелевшему от страха Kahlkopf и отправилась заявить Леле о необходимости поймать "мошельника". Она бы сама поймала его веревкой, но он успел уехать, а при виде ее он выкатил такие страшные белки, что "Ich wurde gan nervos..." {"Я стала совсем нервной" (расстроили ей нервы).} Лелю до того извели постоянно ложные тревоги, что теперь он отнесся совершенно спокойно к появлению всадника. Но Алекс. Як. волновалась, убеждала, что высмотрев и выспросив, он вернется с целой шайкой грабить. Чтобы отвязаться, Леля сказал ей: "Ну, так и пошлите Евстигнея на деревню узнать, кто это"?..

 Через пять минут Евстгиней и Арефий, не заходя в деревню, оба верхом, по ее настоянию, летели окольным путем уже в Новополье, в направлении которого ехал всадник, и, когда он шагом, беззаботно въехал в Новополье, его уже встретили староста с понятыми, спрашивая, кто он?

 -- Иванов, офицер запасной армии,-- отчеканил незнакомец,-- по какому праву ты меня спрашиваешь?

 -- По приказанию земского начальника, а я хозяин общества.

 -- Так что же вам надо? Чего вы от меня хотите?

 -- Расписочку для земского начальника,-- (так приказала Алекс. Яковл. своим верным слугам), заявил староста. О, тогда белки всадника совсем выскочили от злости, тем более что возле старосты он узнал белокурые локоны вокруг плеши уже знакомого ему Евстигнея. Заметя, что понятые все ближе к нему приступают, он ударил по коню и поскакал в гору на Саратов. Староста вскочил на лошадь и с Арефием погнался за ним. Скакали версты с три. Наконец всадник круто остановил коня, обернулся и, вынув пистолет, дулом на старосту, закричал: "Голову проломлю, если вы приблизитесь! Грабить меня хотите? Стыдно вашему земскому начальнику посылать за мной погоню, я только хотел знать, кто смел арестовать студента Кускова и Ювенальеву?" Невооруженные гонцы тоже круто остановились, постояли и рассудили, что, конечно, он их пристрелит, как куропаток в степи, а поймать его не поймают голыми руками, даже веревку Александры Яковлевны дома позабыли. Пришлось повернуть домой и смущенно вернуться без "расписочки". Но последствий, ожидаемых Александрой Яковлевной, не было. Зато как "караулила" она двор, вместе с верным волкодавом, темными осенними вечерами! Как свистела она в специально купленный ей свисток и перекликалась с несуществующими "каравульщиками"! Нет, видно всадник позабыл про прекрасную даму в красной юбке и ночном чепце, а также про ее верных, преданных слуг.

 Рассказывали, что в то время появился в Саратове казак, называвшийся себя офицером Конвоя Ея Величества -- Иванов. Офицер этот сделал прежде всего визит губернскому предводителю Корбутовскому и выпросил у него двадцать пять рублей. Затем оказалось, что новый Хлестаков успел у многих выпросить суммы довольно значительные и скрылся с ними из Саратова. В Ряжске его арестовали, и будто оказалось, что это бежавший из Сибири известный Савин. Был ли наш всадник этот самый Савин -- не подтвердилось -- да и все вскоре позабыли про него.