Холера и пожар - 1

Глава XXXIII. Холера и пожар

 6-го июля Кропотов запросил Лелю телеграммой, может ли вернуться медицинский персонал. Леля ответил отрицательно. Нет, далеко еще не было покойно. Но Кропотов, еще не получая ответа Лели, все-таки выслал Милославского с фельдшером в Вязовку Узнав об их приезде, Леля тотчас же написал доктору официальное предложение выехать и частное письмо, что не может еще ручаться за его безопасность. Уряднику же велел проводить его до Саратова. Милославский послушался совета и в одиннадцать часов вечера в сопровождении урядника, на почтовых выехал в Саратов. Было темно и грязно. На небе -- тяжелые тучи. Нам за него было так страшно, что не хотелось спать, а между тем простое участие Лели несказанно тронуло Милосл., так нажужжали ему в уши в Саратове, с легкой руки Кана, все еще сидевшего в городе к великому удовольствию "преданного работника", что Леля "игнорирует врачей, не придает значения бунту, спасает разбойников, покушавшихся на его жизнь" и т.п. Об этом Милосл., уезжая, написал Леле обстоятельное письмо.

 И вот мы остались безо всякой медицинской помощи именно в тот момент, когда ожидаемая гостья к нам пожаловала.

 8-го июля, в самую Казанскую, с казенного участка, где всегда была скверная вода, привезли в Тамарское крестьянина Егора Миронова с признаками холеры. Ему посоветовали глотать лед, и он лежал без всякой помощи в сарае, глотая ледяную воду. Прислали к нам за лекарствами. "Какие лекарства? Ведь вы их боитесь?" -- ответили мы. Прибежали вторично: "Каких бы капель, дяденьке хуже!" Мы выдерживали характер: "Доктора прогнали, Ал. Як. уехала, аптека заперта, какие же капли?"

 Прибежали в третий раз: "Тятенька помирает! Помогите!" Нет, дальше нельзя было вести политику: Софья Григ, схватила касторку, мятную эссенцию, горчичники (всем этим запаслись мы вдоволь), и побежала за детьми Миронова, но было поздно, он уже отходил.

 Как только Софья Григорьевна показалась с лекарствами на деревне, ее окружили: привезли еще одну женщину с казенного участка в холере, у кузнеца захворали дети. Она принялась их растирать, согревала баней, самоваром, спиртом... И всех вылечила.

 Почти одновременно появилась холера в Нееловке, Вязовке, Новополье. Народ просил помощи, лекарств, докторов. Леля протелеграфировал Кропотову, и 11-го июля в Вязовку вернулся весь медицинский персонал. Бочки с известкой, стоявшие благополучно у нас за амбаром, были спешно отвезены обратно в Вязовку. Прискакали и за карболкой. Ее вырыли и вручили доктору. За ней теперь приезжали с ранней зари. Ею не только заливали дворы, но чуть ли не пили ее. Холера косила и вырывала жертву за жертвой. В каждом селении закладывались холерные кладбища. В Нееловке скончалось уже тридцать человек, когда прислали за священником молебствовать. После первого молебна холера в Нееловке прекратилась. Тогда вся Нееловка стала стекаться в Вязовку говеть, таскали священника из двора во двор. То же настроение было и в других приходах... "Идолского попа", любимца всей паствы, в те дни общего умопомрачения, собирались и убить и сжечь. Теперь за обедней, с Причастием в руках, он воскликнул: "Вы не верили мне, пастырю вашему, служившему вам тридцать лет! Вы не верили земскому начальнику вашему, который всю душу вам отдает! Вы верили злоумышленникам, проходимцам, подстрекателям!" -- и разрыдался так, что за ним зарыдал весь народ, и долго в церкви стояли стоны и плач...

 Особенно сильна была холера в Кувыках. Доктор Пятницкий покойно жил в Николаевском городке; никто его не беспокоил после приговора, выданного Леле николаевцами, но никто и не обращался к нему. Был сход в Николаевске; Леля, узнав на сходе, что в Кувыках, в 2-х верстах умирает ежедневно по несколько человек, стал уговаривать народ обращаться к доктору. В это время к нему со слезами подошел старик, некто Борзов, и стал просить помочь сыну, умирающему холерой. Леля тотчас же велел заложить лошадей и, попросив доктора Пятницкого ехать с собой, ручаясь за его жизнь, поскакал к больному Борзову Увидя доктора, больной отказался принять лекарство. Потом, судорожно сложив руки, как на молитву, обратился к Леле с мольбой пожалеть его, пожалеть старика отца и детей малых... Не заставлять его пить лекарств: ведь доктор сорок рублей получает за каждую душу,-- пояснял он,-- нам так сказывали...

 Леля предложил ему выпить лекарство после себя; больной покачал головой, не соглашаясь вполне. Но Леля залпом проглотил всю микстуру, приготовленную Пятницким больному. "Теперь я верю, теперь я проглочу!" -- воскликнул умирающий и также залпом проглотил лекарство. Но было поздно. Он умирал.

 Казалось бы, что пример этот должен был зародить недоверие к доктору и его лекарству, а между тем слух, что Леля выпил лекарство, в мгновение облетел все несчастное селение, уже похоронившее семьдесят человек холерных, и когда Леля с Пятницким вышли из избы Борзова, толпа народа стояла с просьбой дать лекарства. Леля с доктором, вооруженным четвертной бутылью с микстурой в продолжении двух часов ходили из двора во двор. В каждой избе были больные, умирающие. Сцены были потрясающие: "Доктор, дайте лекарство, меня что-то мутит",-- говорил сильный, совершенно здоровый на вид мужик, и через 1/3 часа уже лежал в агонии. Другой, также еще здоровый, не отставал от Лели с просьбой приказать грамотному старосте написать духовное завещание умирающему соседу: "Он обещал отказать мне местечко на огороде". На глазах Лели умер и сосед с огородом и чаявший получить от него наследство. То была Азиатская молниеносная холера. Большая бутыль доктора была уже вся выпита, а просьбы еще и еще дать лекарства росли: конечно, многим помогло. Пришлось ехать в Николаевск за микстурой.

 Когда через час Леля завез из Николаевска фельдшера с новой порцией лекарства, их ждала толпа с мольбой, со слезами, падая в ноги, прося зайти "раньше к ним". Усилиями доктора эпидемия ослабела и вскоре прекратилось совсем. Но восемьдесят жертв надолго обессилили население, в некоторых семьях некому было убирать хлеб.

 Леля вернулся домой совершенно разбитый и расстроенный. Что пережил он там в Кавыках -- один Бог ведает! И как его Бог сохранил в этом очаге Азиатской холеры! Крестьяне говорили, что он заговоренный", также как и киргиз его; и ничто их не берет.

 Но все-таки Леля пролежал один день после Кувык, мы думали, что он заразился. Мы ни на минуту не отходили от него. Приняты были все меры, которыми Соф. Гр. делала чудеса; но болезнь оказалась нервным расстройством, отразившимся на желудке, и на другой день Леля уже выехал в свой участок. У нас в Губаревке переболело до тридцати человек холерой, но холерного кладбища не было, потому что кроме Егора Миронова никто не умер -- всех выходила Соф. Гр. Ее средства были самые простые: согреть больного, не дать ему окоченеть. Фокей Гагурин, совершенно почерневший, похолодевший, уже лежал под образами, окруженный плачущей семьей, когда вызванная Соф. Гр. с обычной ей резкой манерой крикнула и прогнала всех плачущих женщин и детей, приказала его раздеть и четырем мужикам растирать его щетками. Несколько ложек коньяку, горчичники -- докончили дело. Жизнь вернулась, и через два дня Фокей был здоров. Так спасла она многих, уже совершенно безнадежных. Делала это она просто, без лишних разговоров, даже грубо, постоянно награждая своих пациентов окриками "дурища", "чучело", "черти полосатые", и т.д., но не в этом дело, а в том, что эти чучела и дурищи, подгоняемые и словами и средствами ее, все до единого выздоравливали, слава Богу, или оттирая и согревая под ее командой и спасали своих близких и родных.