Арефий

Глава XXXI. Арефий

В начале ноября поднялись метели. Сугробы снега замели все дороги. И в такое бездорожье нам пришлось собраться в Аряш, встречать тело дяди В. Г. Трирогова, скончавшегося от болезни сердца в Берлине.

 Мы с тетей поехали в кибитке вдвоем, с Евстигнеем на козлах в качестве проводника. Оленька с Мари не решились ехать. Оленька всю жизнь избегала похоронных церемоний, а Леля обещал нас догнать, задержанный каким-то делом. Пришлось ехать на почтовых. Помню, как мы доехали до Полчаниновки с Лелей; он повернул в Мариновскую волость, мы продолжали путь на Петровск. На ст. Полчаниновке не хватило лошадей на две тройки, и ямщики стали переговариваться, у кого бы достать не хватавшей пристяжной? -- "Да вот у шабра Андроныча",-- советовал один. "Ну,-- с сомнением возразил другой,-- какие у него лошади, ведь он только беглых да адвокатов возит"! Так к шабру и не пошли, лошадь достали у другого.

 Я не стану останавливаться на грустной встрече гроба на станции Пензенской ж.д., встречи тети Натали, провожавшей тело с детьми из заграницы. Страшно убитая тетя Натали, геройски, как все, что она делала, переносила свое горе и только повторяла: проклят будь тот час, когда мое горе ослабеет, когда я смогу его забыть! Кроме нас было еще несколько человек друзей и родных. Образовался длинный поезд кибиток, саней, возков, следовавших за гробом... Впереди ехал малец в легких санках, прокладывая и указывая дорогу, все время заметаемую снегом. Мы сделала всего десяток верст, когда стемнело, ветер все усиливался, в поле разыгрывался буран... Пришлось остановиться ночевать в деревушке, заняв несколько изб. Утром двинулись дальше. Но теперь уже буран грозно вздымал целые тучи снега. Помню отчаянный возглас передового мальца, он потерял дорогу: "Братцы, мы погибаем!!!" Решено было вернуться в деревушку, от которой отъехали не более как на две версты. Весь день простояли мы в этой деревушке. Боже! что за ужас эта разыгравшаяся стихия...

 На утро буран стих, и мы двинулись опять в путь. Дорога была мягкая, лошади увязали в глубоком снегу. Только к вечеру достигли мы Юреневых, потом Кропотовых. Дорога лесом была не менее тяжелая: факелы у гроба, впереди придавали еще более фантастический вид нашему поезду. Кажется, часам к 12-ти ночи мы прибыли наконец в Аряш.

 Леля, задержанный опять каким-то событием, не мог с нами выехать, но поспел все-таки к похоронам. И его дорога была нелегкая: его три раза отрывали лопатами из снега.

 Похоронили дядю Володю в красивом месте на полугоре за деревней... Тетя Натали была неутешна, и все разговоры, конечно вертелись на последних минутах покойного в Берлине. Очень поддержал тогда тетю Натали Мальцов, священник русского посольства в Берлине.

 Только в половине ноября вернулись мы все обратно в Губаревку Но тетю мучило горе тети Натали и повтору, отдохнув немного, в декабре вновь уехала в Аряш, несмотря на завернувшие морозы и страшные ухабы по почтовому тракту. Трудно себе представить, что за ужас -- езда по ухабами разбитому почтовому тракту. Что за муки коням, да и седоку не легче!

 Проводив тетю в дальнюю дорогу, мы остались одни, и с новым рвением принялись за попечительские дела.

 К нашему возвращению нас ожидала большая корреспонденция, денежные переводы, посылки с тряпьем и теплыми вещами. Все друзья наши и родные горячо откликнулись на письма с просьбой помочь нашему попечительству. Особенно много прислала нам тогда гр. Александра Андреевна Толстая. Теперь было во что одеть замерзающих пациентов Александре Яковлевне.

 Ганейзер тоже выслал нам еще денег и хлеба, но и то, и другое, стало выходить у нас с огромной быстротой, как только выяснилось, что нам приходится помогать всем 15 селениям Вязовской волости. Мы с Лелей решили обратиться к Косичу и объяснить, что нельзя оказывать помощь одной Губаревке. Нужда охватила и всю Вязовскую волость. Косичи, оба -- муж и жена, чрезвычайно сердечно отнеслись к нашему заявлению. Я просила помимо хлеба и пшена на столовые, прислать еще продуктов для продажи по удешевленной цене, хоть за полцены, чтобы возможно меньше разводить даровщинку, попрошайничество и т.п. Об этом настойчиво просили нас сами крестьяне. Тогда попечительство наше было переведено в Красный Крест[1], и Косич направил нам немедля несколько вагонов хлеба, проса, соли, колобов, с разрешением продавать по заготовительной цене (по 50 коп. за пуд муки и т.д.). Теперь Арефию открылось широкое поле деятельности. Он стал необходим. Наш громадный, великолепный, но абсолютно пустой амбар был приспособлен под попечительство. Отпуск хлеба производился от зари до зари, и Арефий весь день стоял в амбаре. Точность и хладнокровие его были поразительные. Совершенно неграмотный, он почувствовал, что в таком большом деле это зло недопустимое и тотчас же принялся учиться буквам у своей 8-летней дочери, просиживая над букварем целые ночи, и очень скоро стал уже подписывать свое имя и разбираться в буквах, которые я ставила на ярлыках, посылая к нему с ними покупателей и "голодающих". Не было ни одного случая ошибки, жалобы, недоразумения. "Вдумчивый, серьезный, он всеми силами старался удержаться на той высоте, которую он занял -- удовлетворять целую волость; и все свободное время, т.е. вечера, после проверки со мной ярлычков и денег, старался научиться всему, чему только мог, постоянно заглядывая к Ольге Тимофеевне в школу и о всем расспрашивая. Как-то он пришел меня просить объяснить ему телеграф, каким образом в Саратове знают, что я телеграфирую из Курдюма?

 Я стала объяснять. -- "Понимаешь"? -- "Понимаю. Это то, что когда вы в конторе ставите на ярлыке п/м, я в амбаре знаю, что это значит пуд муки"?.. Но никто так не ценил его, не берег и не охранял, как Александра Яковлевна, считавшая его за своего протеже, также как и брата его Евстигнея, den Kahlkopf {Лысого.}, как прозвала она его за плешивую голову с светлыми кудрями. Предполагая, что "наши" гордые губаревцы готовы в лодке воды утопить бедных тамарских и не могут помириться с тем, что der Arenen, такой бедный и незначащий человек, занял вдруг такое высокое ответственное место, она окуривала его росным ладаном, чтобы спасти его от глаза, зависти и злобы людской. На братьях-любимцах ее были надеты заговоренные пояски, "чтобы господа их не разлюбили".

 Наступило Рождество. Вернулась тетя, проводив тетю Натали к детям в П-бург. Оленька с Мари усердно готовили елку в школе с подарками всем ученикам, и праздники прошли тихо, мирно, но так хорошо, как давно мы не проводили их! В сочельник была всенощная в Управе, к ней приехали Михалевские и Алеша Трирогов. С ними провели мы и первые дни праздников. Под Новый Год в Управе зажгли елку для детей школьников. Они в свою очередь тоже приготовились к этому вечеру: пели, танцевали, декламировали и представляли в лицах разные басни. Все дети получили, кроме сластей, теплые платья, платки, шарфы, над которыми Оленька с Мари работали целые дни. Егор Степанович с особенным чувством выводил высокие ноты своей скрипки. Ольга Тимофеевна томно опускала глаза и под напускным спокойствием скрывала жгучее волнение за исход ее трудов. Но так как все прошло отлично, она еле перемогала усиленное биение сердца и дыхание, слегка потрясая своим необычайно внушительным фаншоном на голове. По окончании праздника в Управе, когда дети веселой гурьбой разбегались по домам, мы все отправились в большой дом к тете, где уже был накрыт стол для новогоднего ужина и повар -- Павел, брат Андреевны, замораживал шампанское.