Первое сельское попечительство

Глава XXX. Первое сельское попечительство

Приближалась зима. У многих уже с осени не было хлеба, а так как засуха продолжалась после небольшой полосы дождей во время сева, то и овощи, и картофель, окончательно погибли. Трудно было себе представить, как прокормится население, уже истощенное целым рядом неурожаев. Гумна стояли пустые... а находились еще злодеи, решавшие поджигать последние ометы соломы!

 Как-то в сентябре -- Леля в 11 час. вечера вернулся из Саратова. Сели ужинать. Старушка Андреевна, поставив кипящий самовар на стол, флегматично проговорила: "Кажется, деревня горит". Мы выскочили на крыльцо: действительно, пламя уже охватило только что купленный омет соломы старосты Харлампия Доронина на крестьянском гумне и, поднявшись в небо, озарило всю деревню. Стоял шум, крик. Бабы и дети в одних рубашках толпой с плачем бежали к нам в ворота. Леля с сбежавшими людьми мгновенно очутился на деревне, бочки с водой поскакали за ними вслед. Александра Яковлевна, уже было удалившаяся в свою больницу, теперь набитую "голодными", не обращая внимание на свою "рыжуху", катавшуюся в истерике по земле, побежала на деревню плотиной, мимо мельницы, крича: "Мельники, бабы, вставайте! мельники, бабы, просыпайтесь!" На пожар она, конечно, более всех суетилась, "грабельками" расшвыривала горевший омет, попутно обливала водой падавших в обморок баб, но пророчила, что деревня не сгорит. Каждую подъезжавшую бочку она с молитвой крестила и уверяла, что только ею благословенная вода тушит пламя... К счастью, ветерок дул от деревни в поле, и деревню отстояли. Сгорел всего один омет Харлампия, несомненно, от поджога. Подозрение пало на одного из Маркеловых, дядю Евстигнея. Улик было много. Приехал молодой энергичный следователь. Вся родня Маркеловых выла и ходила к Александре Яковлевне, надеясь на ее молитвы. Как-то все уладилось. Следователь не признал улик, и Маркелова оставили в покое. Кто поджег Харлампия, стало, вероятно, известно на исповеди одному батюшке Сергею Григорьевичу Великим Постом. Мы же только были рады, что прекратилось нытье семьи Маркеловых. Семья эта самая многочисленная в д. Тамарской 2-го Общества, как семья Дорониных в Губаревке 1-го Общества, все же надолго затаила вражду к Дорониным, отвечавшим им тем же. Начало этой вражды коренилось еще с давних пор... вообще же представители семейства Маркелова не отличались ни умом, ни нравственными доблестями, за что пользовались у наших крестьян всевозможными прозвищами, далеко не лестными. Мы с детства привыкли слышать, что тамарские -- не чета нашим рослым, красивым и богатым крестьянам, и лучшие из них все-таки прозывались курынами. Но между тем один из Маркеловых, брат родной Евстигнея -- Арефий еще летом обратил на себя наше внимание. Он часто работал поденным у садовника Степаныча и отличался особенным усердием. Обыкновенно он работал молча, с суровым выражением лица и с сосредоточенным упорством. Конечно, за лето мы ближе узнали его. Узнали, что дома у него кроме жены -- еще 5 маленьких детей и старики, родители его жены. Как-то уже в конце сентября я стояла у края парника, который рыл Арефий, и, узнав о его бедственном положении, советовала ему пойти на казенную работу в лесу.

 -- На край света ушел бы, когда бы не ребятишки! -- возразил он. -- Как их оставишь? Жена больная, родители старые, кто уберет лошадь, корову?

 -- Так как же ты прокормишься?

 -- Придется продать корову и лошадь, а лошадь моя -- дай 100 рублей, не отдал бы!..

 Многие приходили к нам с вопросом, что делать, как быть, но никто не тронул меня так, как Арефий со своим серьезным, искренним тоном. "Ну, не я буду, если не помогу ему"! -- решила я и стала придумывать, как помочь ему. К утру следующего дня я надумала основать попечительство о бедных, а так как лишних средств не было, решила зарабатывать деньги рукоделиями и рисованием. Немедленно написала я всем родным и друзьям своим.

 Оленька стала шить детские приданые, Мари готовила работы для предполагаемой лотереи, а Леля заявил Косичу об основании Губаревского попечительства.

 Покров особенно чтился у нас. Накануне, обыкновенно в школе, служилась всенощная с певчими, а в самый праздник Ольга Тимофеевна обыкновенно звала нас к себе на пирог после молебна перед учением. В этом году вся эта церемония происходила в ее новом помещении. Там, конечно, было гораздо теснее, нежели в Управе, но зато было тепло и уютно... а пироги Ольги Тимофеевны с визигой, с капустой, курник и сладкие, удались на славу. Сергей Григорьевич, наш молодой священник, всем нам очень нравился, а Ольга Тимофеевна иначе как с умилением в голосе не говорила ни о нем, ни о его первенце Сереже...

 Учение обыкновенно начиналось у нас с Покрова, позже, нежели в земских школах.

 Но празднество Ольги Тимофеевны было отравлено постоянной гнетущей мыслью о голодающих. Александра Яковлевна иронически поглядывала на угощения Мадам Волкодав, как заведомо умышленно коверкает она фамилию Ольги Тимофеевны -- (Долгашовой), не хочет верить, что это запасы Ольги Тимофеевны с прошлого года и единственная роскошь, которую она себе позволяет. "Kleine Kinder ohne suppe!" {Маленькие дети без супа.} -- со вздохом твердит она. "Неужели совсем нет капусты"? -- шепотом спрашивает Оленька, посвященная во все эти ужасы. "Aber keine {Ни одной кочерыжечки.} корчыжечки!" -- трагически утверждает Александра Яковлевна. Оленька, встревоженная, мысленно пересчитывает свои маленькие сбережения. Их очень немного. Конечно, она их все отдаст Александре Яковлевне, но потом, потом, что делать? У нас в хозяйстве ничего не уродилось, и нам скоро нечего будет есть, как всегда пессимистически ноет Оленька.

 Ольга Тимофеевна уже наливает в рюмки свою 3-х летнюю вишневку, и мы пьем за здоровье учащих и учащихся, а Александра Яковлевна зудит "Der Evtigney und der Arenen советуются, продать ли единственную овцу Арефья, чтобы купить на зиму капусты, или остаться без капусты? Die кума Авдотья Доронина везет свою капусту завтра в Саратов (на поливных огородах 1-го Общества уродилась и капуста, и картофель. Бедствовало 2-ое и 3-е Общество, до огородов которых не доходила вода... ее перепруживали на р. Каренушке, 1-ое Общество). Тут же под шумок разговоров было решено задержать капусту Авдотьи. Александра Яковлевна мгновенно выскользнула из-за стола и через 1/2 часа вернулась сияющая: Die кума продала ей "100 капуст" -- за два рубля! Она успела забежать и к Арефию, сообщить ему о покупке капусты для спасения его овцы. Арефий упал к ее ногам и со слезами благодарил ее..." Но Арефий не один бедствует без капусты, соображаем мы, а Александра Яковлевна сообщила, что на деревне стоит десяток подвод с капустой, готовой к отправке в Саратов... Цена ей доходила до 9 руб. за сотню вилков, цена неслыханная! Члены Губаревского попечительства переглянулись, перешептались и решили, в виду принятых мер -- (работ, рисунков и т.п.) рискнуть войти в долги, но задержать все воза капусты.

 Тотчас же парламентером был послан на деревню Иван Доронин, и дело устроилось отлично: все крестьяне, довольные, что избавлены от поездки в Саратов на "бесхлебных" лошадях, уступили всю капусту по 2-4 р. за сотню и главное согласились ждать за нее деньги.

 Уже к вечеру все воза были направлены к нам на двор, и гора капустных вилков завалила целый угол каретника.

 Теперь оставалось решить, как раздать ее самым справедливым образом. Леля советовал послать решительного и энергичного Блохина -- проверить имущественное положение наших 2-х соседних деревушек, справедливо причисленных к самым нуждающимся. Блохин с большим рвением осмотрел все сусеки, погребицы, чуланы и подал нам подробный список "беднеющих" и их имущества, с перечислением количества их домочадцев и их возрастов. Картина получалась очень неважная. Много у них было только ребятишек! Всем надо было капусты, за исключением наших присяжных нищих -- Григорию глухому и Леонтию ночному караульщику. Как безземельные и вовсе лишенные огородов, они позаботились вовремя попросить себе капусты под окошками, и таким образом одни во всей деревушке оказались с запасом овощей

 Когда Леля просмотрел список Блохина, было решено вызвать по очереди всех нуждающихся в капусте, соблюдая строгий порядок.

 Прибыли "беднеющие" с мешками, и началась выдача. Мари с Оленькой громко вычитывали имена и количество едоков в семье, Александра Яковлевна и Иван выдавали вилки. "От Губаревского попечительства", подчеркивала я. "На помин души",-- наперекор шептала Александра Яковлевна, называя разные незнакомые имена. Я протестовала, она упрямо твердила: "вот, тебе, бабушка, вилок, молись за рабов Божиих"... следовали имена. Я сердилась, но переупрямить Александру Яковлевну было трудно. Я стала просить Лелю вступиться... На другой день Леля поручил Арефию помогать Ивану, "чтобы не затруднять Александру Яковлевну, которая совсем не поддавалась никакому режиму", как говорила тетя, выдавать вилки согласно списку было выше ее сил! Она выдавала их только порывом сердца. Задетая таким распоряжением, Александра Яковлевна купила себе отдельно сотню капусты и стала раздавать ее на помин душ своих собственных родных, утверждая, что именно капуста -- высшая для покойников милость. Но все кончилось драматично. Налетели к ней нищие из далеких деревень и передрались у ее крыльца, а одна нищая даже обманула ее, выманив притворными слезами капустки для несуществующих ребятишек, да еще в двойной порции, переменив для вида свой головной платок. Александра Яковлевна была вне себя от такого "обманства" и поторопилась закрыть свою лавочку.

 Последние вилки из нашего каретника наполнили мешки "беднеющих" и Арефий собрался уходить, а мы о Лелей тихо шли к дому, раздумывая, как справиться с своим долгом за капусту, когда вдруг неожиданно подъехал незнакомый молодой человек в почтовой бричке. Оказалось, это 1анейзер -- податной инспектор и он же, сменивший Панчулидзева, председатель Санитарной Комиссии[1], ему было поручено учредить по всему уезду целую сеть сельских попечительств. Нельзя было более кстати приехать к нам на выручку! Губаревское попечительство было немедленно принято в число сельских попечительств Санитарной Комиссии. По настоянию Лели, я была назначена председательницей. Членами записалась вся семья и нам было обещано немедленно 50 рублей деньгами и 100 пудов ржи. Эта первая помощь обрадовала нас несказанно, и я прежде всего просила Лелю предоставить мне помощника в лице Арефия, чтобы не повторялись сцены с поминками Александры Яковлевны. К тому же мне хотелось во что бы то ни стало серьезно ему придти на помощь, а даровые подачки ему, даже в пустяках, так смущали его, что он стал отказываться от платы за садовые работы, и мы с трудом убедили его, что расходы попечительские с экономическими путать нельзя. Мы не очень то знали, что он будет делать у нас в попечительстве, но все же наняли его за 6 рублей в месяц. Когда через несколько дней пришло объявление от Ганейзера, что хлеб и деньги готовы, Арефий был послан за ними в Саратов.

 Появление четырех подвод со 100 пудами ржи, которую тотчас же скололи и сложили на деревне в общественный амбар, произвело сильное впечатление..., и я сама по 10 раз в день ходила с Арефием в общественный амбар, потому что за "жертвенной мукой" стали сходиться со всех сторон, с выдаваемыми старостами удостоверениями о бедности. Сельские попечительства были открыты и в других селениях. В Вязовке председателем был выбран священник Сергей Григорьевич, а членами -- вся знать с доктором Амстердамским во главе, но на первом же собрании все перессорились, дебатируя какие-то персональные и профессиональные вопросы, а за дебатами забыли голодающих, так что долгое время не было у них ни хлеба, ни денег. Вмешиваться в дела чужих попечительств было неудобно, но отказывать помочь тоже не хотелось. Сначала мы довольствовались удостоверениями с печатями и подписью местных властей, потом решили ближе проверять степень нужды. То я ездила с Лелей, когда он объезжал свои деревни и проверяла списки голодающих, бедняющих и прочей публики, списки подаваемые мне старостами; то вместе с Мари или Александра Яковлевна обходили деревни из двора в двор, расспрашивая, записывая и проверяя на месте. Так проходили целые дни, пока мы не изучили всю Вязовскую волость, в которой было 15 тысяч жителей.

 В первых числах октября пришло распоряжение Правительства об отпуске валежника -- даром, из казенных лесов. Отпускался валежник по удостоверениям о бедности, выдаваемым земскими начальниками. Для этого всем хотелось быть бедными; всем нужны были сухие даровые дрова. Выдача удостоверений стала сложным и мучительным делом. Большая часть селений не имела своих лесов и профильтровать неимеющих средств купить дрова было довольно мудрено... Приходили за удостоверениями толпами, стучались во все двери с темной зари. Весь дом наш заготовлял эти письменные удостоверения, на которые Леля прикладывал подпись и печать..., в результате все население за сухо заготовило себе тысячи возов превосходного валежника, пропадавшего по казенным лесам.

 Вслед затем в казенном лесу, в 8-ми верстах от нас, приступили к устройству общественных работ для населения. Работа предстояла тяжелая -- рыть канавы в крепком, каменистом грунте, к тому же нужно было завести на свой счет ломы, кирки, лопаты... Работа была сдана с торгов. Народу к торгам набралось гибель, со всей волости, но работа осталась за 10-ю артелями малороссов, прибывших на торги за 300 верст из села Рыбушки. Они прибыли, уже вооруженные всеми нужными инструментами и по-видимому готовые на все, только бы заработать хлеба! И действительно пошли холодные осенние дожди. Рыбушанцы терпели и холод, ночуя в лесу под открытом небом, и голод, потому что варили себе обед сами в котелках, а хлеба доставали с трудом: купить печеного хлеба было негде. Посылали за ним в Саратов. Мы решили организовать печение хлеба у нас, и два раза в неделю рыбушанцы приезжали к нам за ним. Конечно проторили они дорожку и к Александре Яковлевне, рассказывая ей о своем бедственном положении и наконец упросили ее приехать к ним помочь больным, лежащим в сторожке, Арефий, как деятельный член попечительства, тотчас же был снаряжен на своем Буцефале с Александрой Яковлевной в казенный лес. Были взяты с собой лекарства, настойки, чай и т.п. Приезд Александры Яковлевны в холодный октябрьский день, в лес, к полуокоченевшим малороссам был встречен восторженно. Трое из рабочей артели действительно лежали в лесной сторожке на полу. Один из них, старик, уверял, что он больше не встанет, и со слезами, целуя руки лекарки, просил его отправить домой, не дать ему умереть без Причастия, как собаке, в лесу. Конечно, у лекарки нашлось много слов утешения в ответ на отчаяние старика. Нашлась и настойка какая-то на горьких травах. Сварила в котелке чай, отпоила, отогрела и успокоила больных, обещая все рассказать земскому начальнику и все сделать, чтобы отправить их скорее домой...

 Поздно вернулась Александра Яковлевна из казенного леса. Рассказы ее о рыбушанцах, ночевавших без защиты под свинцовыми тучами на мокрой земле в лесу сильно встревожили нас и в ту ночь вряд ли кто из нас спал спокойно. Но что было делать? Как положить конец подобной каторжной работе? К счастью, через день пришел артельщик и объявил нам, что рыбушанцы уходят до весны домой; всю ночь лил холодный октябрьский дождь! Гора с плеч свалилась... и когда еще через день рабочие артели проезжали мимо нас, они толпой, вооруженные своими заступами и лопатами, вошли к нам во двор и горячо благодарили нас, и в особенности Александру Яковлевну; пациенты ее все трое выздоровели и от радости, и от ее настоек.

 Рассказы о поездке лекарки и ее лечение рыбушанцев дошли и до доктора Амстердамского: в "Саратовском Дневнике" тотчас же появилась его статья под заглавием "Наши Общественные работы". В ней он презло отзывался о неудачной попытке устроить Анненковым общественную работу для голодающих на юге, близ Новороссийска, куда была послана и от нас артель рабочих, вскоре вернувшаяся обратно; по поводу работ рыбушанцев он негодовал на то, что ему не дали знать о больных в казенном лесу, так как "какая-то добрая душа сжалилась и привезла им из Губаревки какую-то полузнахарку, полусиделку". Следовали сожаления о неправильной постановке докторов и недостаточном развитии санитарии в уезде, вследствие чего "народное здравие находится в руках шарлатанов и безграмотных сиделок". Мы, конечно, скрыли от Александры Яковлевны эту статью и выпад доктора по ее адресу, но она сама хорошо знала степень его расположения к ней, и только Ольга Тимофеевна примиряющим тоном уверяла, что доктор Амстердамский ее очень любит. "Oh! Er wird seine Prüfung bekommen {О, он получит свое возмездие.}, Бог попутает его также, как и Чулизена!" -- с убеждением говорила она.