Но письмом от 29-го января Попечитель повторил свое предложение. "При самом высоком понимании Вашего долга,-- нет никакого основания отказываться от предложения, которое в настоящее время сделано Вам по желанию г. Министра Народного Просвещения. Я же, со своей стороны, горячо желая добра и пользы вверенному мне Университету, и признавая нужным сделать все возможное, чтобы удержать Вас в Москве, очень прошу Вас обсудить еще раз настоящее дело и затем уведомить меня, решаетесь ли Вы вновь вступить в число приват-доцентов Московского Университета или же остаться при Университете для приготовления к кафедре, с вознаграждением за чтение лекций в размере 2000 р. в год. Гр. П. Капнист."
И на это письмо Леля ответил то же, что и на первое. Сохранившееся черновое письмо Лели от того же 29-го января в ответ на неоднократные письма Фортунатова несколько подробнее выясняют переживания брата:
"Стипендия кончилась, никаких занятий не предвидится, и осенью я приеду сюда на неизвестное и неопределенное. Более всего при этом мне неприятно то, что должен был прекратить посылку денег Наташе, и она очень бедствует, да к тому же больна и совершенно расстроена нервами: вчера получил письмо от нее, очень тяжело на меня подействовавшее. Экзамен я выдержал 24-го января, и это подействовало на меня очень ободряющим (образом): жадно накинулся на новые работы. Теперь у меня две пробные лекции, надо готовиться к ним.
Как я рад, что ты в Асхабаде {Е. А. Шахматова гостила в Асхабаде (Ашхабаде) по приглашению семьи Левашовых. Перипетии этого вояжа мы опускаем, оставляя лишь фрагменты повествования, связанные с братом. Сокращения отмечены в тексте как <...>. -- Примеч. ред.}, а не в П-б. Тете это было очень грустно, но несомненно для сохранения добрых отношений лучше так, как ты поступила.
Сейчас я не в духе: подавлен между прочим той страшной работой, кот. предстоит мне, если я предметом диссертации изберу исследование наших летописей. В большом колебании, осилю ли я такую работу, да и буду ли я иметь время, раз в Университете начну лекции".
Затем Леля писал 17-го февраля.
"Милая Женя. Опять я глупо замолчал и не отвечаю на твое письмо, хотя и собирался каждый день ответить. Во всем виноваты занятия, совершенно увлекшие меня; я начал работу над диссертацией, в кот. подвергну исследованию наши рукописи.
И на первых шагах мне удалось сделать ряд открытий, обгоняющих темные вопросы, связанные с вопросом о летописи; это сулит приятную и плодотворную работу в будущем, а пока подвожу некоторые результаты для прочтения на днях пробной лекции на тему "о сочинениях преподобного Нестора". Несмотря на весь мой интерес к этому вопросу, мне потребовалось более двух недель упорного труда, чтобы приготовиться к этой часовой лекции. Совершенно недоумеваю, как буду в будущем году читать курс, если для каждой лекции, чтобы прочесть ее успешно, требуется столько времени. Правда, много у меня впереди времени..." [У меня] щемило сердце за Лелю. Теперь скоро предстояло решение его судьбы. Предстояло начать ученую деятельность. Уже в конце февраля Ягич писал Леле, что Стоянович (весело) заранее предполагает его зазвать в Белград на кафедру русского языка. И хотя Ягич ему ответил от себя, что "Лелю не пустят из России", все же он пояснил: "Вы видите, как вас уважают все разумные люди", и звал Лелю отдохнуть заграницу, "где Вас любят и уважают все, кто знает ваши труды". {27 февр. 90 г.}
<...>
"Может быть ты догадаешься, о чем я хотел с тобой говорить: eine alte Geschichte! {Старая история!}" и т. д.
Конечно, я догадывалась, что речь шла о Верочке Челюсткиной... Ту зиму Челюсткины проводили в Пензе, но Леля не мог забыть прошлогодней зимы, которая так сблизила его с семьей Челюсткиных.
Затем перейдя к вопросу о незавидности в финансовых делах наших, Леля заключал письмо: "Помоги мне, Жени, устроить наши дела. Забудем, будем игнорировать les petitesses de Petite-Tante {Мелочность тетушки.}. Один я ничего не сделаю: меня слишком затягивает ученая работа, связанная ведь с верным, постоянным куском хлеба. Съехавшись, мы покончим со всяким Scrupules, и точно, определенно, взвесим наше положение. Но будь активна и ты, в советах и действиях: наши труды должны определить не только наше положение, но может быть обеспечить и грядущее поколение; да и это грядущее поколение может возникнуть лишь при условии хоть некоторого обеспечения родителей. Летом я составляю курс, летом я пишу диссертацию и еще две статьи. Ты понимаешь, как я оценю твою деятельную помощь, хотя бы в деле расхода и прихода, общей сметы. Всю мужскую обязанность беру на себя я заключаю просьбой: свои нравственные силы, свою энергию отдай хоть на время семье. Я положительно нуждаюсь в твоей помощи".
Письмо это послужило толчком для меня и определило мою дальнейшую судьбу. К чему было искать работу на стороне, когда она нужна на месте, в семье моей; разрыв с семьей, хотя и временный, связанный с удалением, разлукой, оказался таким тягостным, мучительным... <...>
"Милая Жени. Неужели ты до сих пор не получила моего письма, страшно даже подумать, какое нас разделяет расстояние и как медленно ходит почта. Прилагаю при этом письме 150 р. ...700 р. отправил тете, а 200 {Из Липяговской аренды.} я оставил себе для расплаты с долгами и окончательного ликвидирования своих дел здесь, в Москве. Мне во всяком случае можно будет здесь прожить только до начала марта: частию мне это не особенно приятно; в виду у меня -- составить курс, а для этого нужны рукописи, грамоты. Но что обидно и очень невесело -- это что я совершенно à sec {Иссяк (букв. иссох -- фр.).}, стипендия кончилась.
В начале марта буду в Губаревке и тогда же начну писать курс. Я очень рад, что ты в Асхабаде, в Петербурге было бы не весело и даже неприятно".
25-го февраля Леля писал: "Милая Жени. Переживаю довольно тревожные и неприятные минуты. 1-ая пробная лекция назначена на четверг 1-го марта, 2-ая на 15-ое марта, и мне волей-неволей придется до того времени оставаться в Москве; между тем деньги на исходе, а тут еще заботы о Губаревке, о том, что для хозяйства нужны деньги. Чтобы выбраться отсюда, думаю, придется занять: Фортунатов сердечно и любезно предлагает взаймы сколько угодно: имею в виду напечатать в каком-нибудь платном журнале свою лекцию (она довольно популярна) и вырученными деньгами уплатить долг.
Съехавшись надо поговорить будет, как быть дальше. О Губаревке пекусь заглазно и часто переписываюсь с Афанасием и Ольгой Тим. Нужные распоряжения о леднике, воде как раз послал на днях; а семян по указанию Афанасия Иммер уже выслал на 5 р.; огородные семена в главном числе, но все-таки перед отъездом я куплю еще редису и огурцовых семян. Уже несколько дней, как меня тянет в Губаревку; надо отдохнуть и собраться с силами после серьезной работы в феврале; я негодую на безденежье, но с другой стороны, и рад ему: мне легче противостоять искушению остаться здесь и зарыться в библиотеках.
Что меня более всего беспокоит -- Наташа. Два месяца уже (январь и февраль) я ей ничего не высылал, и она живет в Градиж-ске какими-то крохами. Вчера получил милое письмо от Юрочки. Буду с нетерпением ждать осени, как определится моя судьба и финансы, чтобы поставить себя в правильное положение. Отчего иным людям так приходится двоиться в своей жизни? Представляю себе: весеннее утро в деревне; я -- хозяин. Как я должен быть отзывчив ко всему, что делается в природе и жизни, сколько силы и энергии приходится вкладывать".
Свободное копирование
