Окончание университета

Глава XXIV. Окончание университета

 Пасха, бывшая в том году 9-го апреля была для Лели отравлена спешным приготовлением к экзамену. Но все же отстоял заутреню у Рождества и разговлялся со всеми Челюсткиными у Есиповых, а затем экзамен был отложен до 3-го мая. Причиной тому явилось "заседание в Университете с экстренным характером, при котором экзамен не мог бы быть. Я впрочем не ворчу, а благословляю моих экзаменаторов. Им было дорого время. Дорого оно было и мне -- чего зубрить пустяки".

 "На экстренном заседании обсуждался весьма любопытный для всех нас вопрос о новом переустройстве всего университетского преподавания по проекту, предложенному филологическим факультетом С. Петерб. Университета. Что замечательно -- это то, что тот же Делянов[1], три или четыре года тому назад введший нечто совсем противоположное, одобрил этот проект, и он разослан для обсуждения официальным путем. Если Университет возродится по этому плану, то лучшего пока и желать нельзя: по крайней мере, в него опять получит доступ наука".

 3-го мая, в среду, Леля был обрадован своими двумя экзаменами, "и с этого дня я чувствую себя довольным и здоровым" {7 мая 89 г.}. "Только бы скорее свидеться с вами и начать летнюю жизнь. Вчера 1-й раз дышал деревенским воздухом на даче у Фортунатова, положительно насыщался им".

 "Экзамен мой продолжался целых полтора часа, но под конец состоял из одних разговоров по кое-каким спорным вопросам". {9 апреля. В протоколе Моск. Университета: "прошение кандидата Шахматова о допущении его к экзаменам на степень магистра русского языка и словесности..." 3-го мая протокол "на получение... Шахматовым степени магистра русского языка. Вопросы по истории русской литературы предлагал проф. Тихонравов, а по истории русского языка -- проф. Брант. Ответы Шахматова весьма удовлетворительны".}

 Вскоре затем вернулись из-за границы и тетя с Оленькой. Были они в Москве проездом, торопясь в Губаревку Свадьба Лизы, назначенная на Фоминой, была отложена. Лиза решительно не хотела расставаться с мамочкой, поэтому стала прикидываться нервно расстроенной, больной и, отложив свадьбу до сентября, вынудила крайне влюбленного в нее Кандыба уехать отвлечься в Крым. "Совершенно непонятно, любит ли Лиза его, нет ли. Все это загадки",-- писал Леля {15 апреля к Е. А.}, подробно останавливаясь на том неудовольствии, которое произвела вся эта история в семье. Особенно ворчала тетя Софи, которая теперь кстати присоединилась к мнению других тетушек, что девочки Челюсткины избалованы и капризны. Даже младшая Наташа теперь вызывала в тете Софи неодобрение своими успехами в музыкальном мире. И даже кроткий старик Есипов, встретив Наташу со скрипкой на улице (от своего учителя Безекирского), язвительно спросил ее: ты из цирка? Наташа вспыхнула от негодования, а папочка, слыша постоянную воркотню старшей сестры за то, что он разрешает дочери играть так открыто в концертах и быть -- актрисой (?) -- решил увезти всю семью в Пензу, совсем проститься с Москвой и тем положить конец этой артистической карьере талантливой Наташи.

 11 мая Леля уже писал тете в Губаревку сетуя на то, что я не тороплюсь вернуться. "Меня смущает Каспийское море и вообще пароходы, до которых я не охотник",-- пояснял он. Я собиралась возвращаться морем и Волгой. Чувствовал же Леля себя тогда что-то нездоровым, простудился, сетовал на дурную погоду, которую и в Губаревке вероятно тягостно было переносить, но кончал письмо: "как я рад, что вопрос о лечебном пункте на очереди и ты энергично взялась за него!" Устроить лечебный пункт -- было решено тетей еще с осени, когда милая Александра Яковлевна совсем пленила Оленьку. С тех пор между ними завязалась переписка и обе возвращались к мысли осуществить мечту тети. Сочувствовал этому и Леля, когда еще в феврале писал тете {20 февраля 89 г. к О.Н.}: "Заглазно расцеловал тебя за твою готовность ко всякому доброму делу. Я был бы весьма счастлив, если бы удалось устроить в Губаревке то, чего ты хотела и на такие дела должны найтись деньги; мы с Оленькой говорили о том, что каждый из нас уделяя рубля три-четыре из ежемесячного дохода -- очень можем поддержать это святое дело".

 Но как ни торопил меня Леля, выехать из Тифлиса так скоро я не смогла: очень интересная настала для меня пора в апреле, когда свободная от экзаменов, я всеми фибрами вдыхала аромат белой акации, пронизавший весь воздух, читала "Барсову кожу" {Поэма Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре".}, изучала грузинский язык (без всякого успеха) и всячески знакомилась с чудесной страной. Нет, уехать из Тифлиса навсегда -- просто невозможно. И я достигну цели своей, вернусь к осени обратно и стану классной дамой в заведении св. Нины. Гро-Гро хорошо знала, что это мне нужно и обещала задержать для меня первую вакансию, а пока приучала меня к тому, разрешала иногда сменить кого-нибудь на дежурстве в детских дортуарах, поручала за себя присутствовать на экзаменах детей... Я все более привыкала и сходилась с очень разнообразным обществом. Кроме Кахансовых, М.В. Колюбакиной, был целый ряд очень для меня интересных грузинских семейств, родителей заведенок, Эристовы, Тархановы, Багратион, Тизенгаузен, Старосельские, Зафиропуло и другие.

 "Радуюсь, по крайней мере,-- писал мне Леля тогда {7 апреля 89 г.},-- что столкновения с людьми носят такой мирный и даже приятный характер. Мы все так нуждаемся в сочувствии окружающих, что, право, всякое внимание (не корыстное) хочется ценить на вес золота". Да, я и ценила очень всю ту ласку и внимание, которое я тогда встречала в Тифлисе. Не могу вспомнить, что в ту зиму, когда и не требовалось нелегальной переписки с Лелей, он никогда не вспоминал Наташейки, потому что, по-видимому, очень редко виделся с ней. На вопрос мой о ней Леля ответил мне: "Наташа все та же: только по собственному признанию, все более и более суживается в интересах и воспитывает себя и окружающих в каких-то особых женских чувствах, протестующих против современного строя. Впрочем, все это носит более мирный характер, чем известное тебе предыдущее. А nous vivons en paix {Ибо мы живем в мире.}, хотя иногда бывают и стычки" {5 апреля 89 г. к Е.А.}.

 Но вот и Тифлисские мои друзья не смогли меня дольше удержать... Проводы были просто трогательные, со множеством цветов и... я очутилась на Каспийском море да в страшенную бурю.

 Три дня била нас буря. На 9-ти футах нас уже не ожидали, думали, что мы погибли. Только добрый капитан Брингер старался не дать нам пасть духом, нам -- т. е. целому сонму дам, ехавших тогда из Тифлиса и Баку. Пришлось даже сутки стоять, бросив якорь, против Дербента -- пережидая бурю. О, Леля был прав! Каспийское море, пароход, безумная качка, от которой сердце разрывалось -- брр...

 Зато ночь на Астраханском рейде, расцвеченные суда и лодочки, огни, как звезды, на вышке мачт, и разлив Волги в майское половодье было просто волшебно.

 Последние строчки Лели к тете в том мае месяце были от 15 числа. Он сообщал, что "19-го мая назначено заседание Общества, где будет обсуждаться мое предложение и где, конечно, я не могу не быть. Выеду во всяком случае 20-го и буду в Губаревке 23-го мая".