Разрыв

Глава XIV. Разрыв

 Свободная от всякой заботы о ребенке, считая себя почти обеспеченной, ежемесячно получая 42 р., Наташа, которой тогда было за тридцать лет, надумала выйти замуж.

 Леля совершенно не одобрил этого намерения. Он не видел серьезного отношения к этому вопросу именно с ее стороны. Наташа была гораздо старше бедного студента N.N., который сам пришел поведать Леле свое щекотливое и затруднительное положение: он даже не мог еще и думать о семейной жизни, а Наташа более чем легко относилась к этому вопросу.

 С возмущением писал мне Леля, что Наташа приписывает ему роль брата, недовольного браком сестер, когда они не выходят за графов и генералов. Это Леля-то! Первое письмо его ко мне по этому поводу, написанное в апреле т/г, вероятно, на Святой было очень длинное и слишком интимное, чтобы здесь его приводить, тем более что в конце его Леля просил никому его не показывать. Следующее письмо Лели также слишком длинно, чтобы быть приведенным здесь, но Леля просил его показать тете Натали.

 "Расскажи историю -- тете Натали. Я так подавлен, что требую нравственной поддержки, требую оправдания!" и заканчивал его в P.S.

 "Смотри, разбери письмо как следует, несмотря, что оно так скверно написано. Не рви его: я его когда-нибудь перечитаю".

 Поэтому решаюсь привести некоторые выдержи из второго этого письма (от 25 апреля).

 Я не указываю даты месяца (апреля), потому что письма Лели той весны были все без даты. Возвращаясь к вопросу о браке Наташи и сомневаясь, сумеет ли бедный студент "по окончании экзаменов просто удрать", он совершенно разбит, Леля теперь был главным образом озабочен судьбой 6-ти летнего Юрия. Сам перебиваясь, лишая себя многого, Леля отрывал от себя 500 руб. для Наташи, всегда имея в виду, что она хоть немного да будет поддерживать сына, так как Паевские люди бедные и слабого здоровья, и наконец -- она же оставалась матерью своего сына.

 "Я писал тебе в пятницу; в субботу я все больше думал, как бы мне устроить дело так, чтобы несчастный Юрий не оказался ни с чем; вместе с тем я пришел к заключению, что мне прежде всего следует вполне игнорировать происшедшее, обставив впрочем дело так, чтобы не ссориться и не лишить Наташи 42 р. Я отправился к ней в Воскресенье и просил зайти ко мне. Здесь я, не касаясь прошлых разговоров, сказал ей, что так как она намеревается начать новую жизнь, то не мешало бы подумать об окончании старой, а именно обеспечении Юрия в денежном отношении. Для этого требуется откладывать из 42 р. не более 12 р. в месяц: через 5 л. будет уже капитал в 600 р. "Ах, этот мальчик, как и его отец, душили меня всю мою жизнь и продолжают душить!" -- воскликнула Нат. в ответ.

 "Ты своим вмешательством в мои, принадлежащие мне по праву, деньги поднял во мне всю мою гордость. А если ты считаешь, что я обязана откладывать на Юрку, я жертвую ему все 42 р." -- Мое положение оказалось преотвратительным: недостойный упрек, недостигнутый результат, оскорбление за отношение к деньгам, новый упрек в будущем, так как я совсем не могу смотреть на них как на выброшенные или шальные, и нахожу лишним откладывать Юрию 42 р., когда сам живу на 38 р. Но как убедить пользоваться частью этих денег, п. ч. лишить ее поддержки, это бросить в страшную нищету: на лето, напр., ничего нет. Я решил сделать следующее: изложил во 1-х, что вмешался в 42 р. так как предоставляю всякому напомнить мне, что нужно содержать своего ребенка, если я об этом забуду и т. д., во 2-х, если она решила опять говорить о своей гордости к нам, то мне приходится покаяться в том, что Липяги -- не наши, что она обеспечена из отцовской пенсии в 1200 р. и что 4-я доля ее не 500 р., а 300. В очень трогательных выражениях я просил ее извинить тебе и мне этот обман и просил в вознаграждение за все мои хлопоты -- дружественного пожатия руки... Вечером {23 апр. среда.} она приходит и говорит почти со слезами, что она подавлена нашим великодушием, что она хочет писать тебе, благодарить и пр. пр. Я, конечно, был поражен и тронут. Были потом долгие прения, в которых она не преминула выразить раздражение против сытого, счастливого, холеного Юрия в противоположность оборванной, ободранной матери, и решено, что 30 р. будет получать она, а 12 будут откладываться ему от ее имени, мы расстались очень хорошо, и я лег спать с сознанием своей победы и удовлетворенного нравственного чувства".

 Но, увы! На другой день все меняется:

 "Вчера в четверг {24 апр. четв. Ночует у Кузнецова.} Н. влетает ко мне как бомба, бледная и дрожащая, и начинает часовую речь, ряд дерзких фраз, вроде того, что я посеял раздор между матерью и сыном; с какой стати -- Юрий будет получать Шахматовские деньги, а ее будущие дети (!) -- нет, что я ее бросаю в нищету, что давая 500 р. я ввел ее в мир мечтаний, и теперь, когда она считает себя в праве брать только 300 р. -- все мечты ее рушатся... Возражая ей, я был очень покоен, вероятно, благодаря кали-бромату, которое пью немилосердно... Кончились двухчасовые рулады тем, что она объявила мне, что цель моя достигнута, я разлучил ее с N. N., потому что у нее не хватает денег поселиться вместе с ним на даче..." {2-е письмо к Е.А. -- 25 апреля 86 г.}

 Вслед за тем Леля получил от нее письмо, полное самых оскорбительных названий, палача, злодея, гнусного обманщика, нарисовавшего ей перспективы радостной жизни и потом лишившего ее и пр. (27 апр.)

 "Все достойно снисхождения,-- заключал Леля, и она тоже,-- но факт остается фактом, и за мотивами, всегда извиняющими факт, не видеть самого факта могут только философы".

 А преступление Лели, сознавал он и сам, только в том, что он не действовал с Наташей решительнее, грубее; деликатничал, имел наивность опасаться, что она откажется от 500 р., если узнает, что это -- деньги его личные, а не ее "по праву". И вот теперь он палач, он злодей, он лишил ее счастья, ее права быть счастливой! "Милая Жени, пишу несколько строк... Эти два дня был в больших трансах; неожиданно приходит Наташа, очень расстроенная, и нанимает номер почти рядом со мной -- оказалось, она кое с кем поссорилась и пришла уединиться: на следующий день произошел мир, и она опять отправилась к себе, но получила за то страшнейшую мигрень; а ссора произошла из-за того, что один господин, которого она заставила охарактеризовать себя, объявил, что она голая эгоистка и т. д. Господи! Это -- люди дела, уже за один такой пустяшный разговор следует признать ее эгоисткой, ее -- которая обвиняла меня за мои занятия наукой (в конце концов, нужной людям если не для того, чтобы печь хлеб, то для умственных, духовных удовлетворений) в чудовищном эгоизме. Противно! противно! А уж как я испугался ее переселения в Петергоф! начал было уже измышлять предлоги, чтобы самому бежать отсюда"!

 Леля утверждал, что будет тверд до конца. Но все же он, видимо, ужасно страдал и все еще сомневался в себе.

 "Жени, напиши, действительно черен ли мой поступок? Неужели можно было сделать иначе? Прочти внимательно ее (прилагаемое) письмо, может быть она права? Покажи ее письмо т. Натали". И далее: "Напиши, поступил ли я так, как поступила бы ты? Il me semble, que je n'a rien à me reprocher {Мне кажется, мне не в чем себя упрекнуть.} (все французские фразы: читаю Louis Blanc {Читаю Луи Блана.}) si ce n'est quelque faiblesse {Кроме некоторой слабости.}, сказывавшаяся в том, что я раздражался и говорил лишнее".

 Вероятно, я пыталась успокоить Лелю, ведь весь вопрос был в отсутствии средств: "Конечно, будь я немного побогаче, я стал бы сам откладывать на несчастного мальчика, писал он дальше. "Но по окончании Университета я буду получать готовых 13 р. 50 к. в месяц (55,50 -- 42), а Наташа 42 р..."

 В ответ я опять доказывала ему, что мы с Оленькой не имеем права не принять участия в его тяжкой задаче, в особенности, когда 6 летнему мальчику настанет время учиться... Но мои рассуждения уже совершенно рассердили его.

 "Милая Жени. Прочтя твое письмо, я сгоряча написал тебе ответ, полный возмущения за то, что ты не возмущаешься тем, что fait frémir toute mon existence {Волнует всю мою жизнь.}. Но к чему это? Я лучше хочу сказать тебе дело. Совершенно верно -- эти 42 р. исключительно берутся с меня, даваясь под видом права на 1/4 доли (раньше Липягов, теперь пенсии) и никогда я не допущу, чтобы твои или Оленькины сюда замешались -- я поднял дело, я расхлебываю и буду расхлебывать до конца! Если ты находишь, что 42 р. мало на мать и на сына, и думаешь, что ты должна получать все 42 р., а сына можно начать обеспечивать через 6 лет,-- то я так не думаю. Паевские -- люди больные, у обоих порок сердца, и то муж, то жена в ужасном состоянии. Паевские -- люди бедные, с будущего года он лишится места земского врача вследствие сокращения штатов в Кременчугском у, им не только невозможно будет воспитать Юрия, им трудно теперь его содержать, и Кат. Ив. недавно просила меня прислать ей хоть сколько-нибудь для найма няни, нужной для надзора за ним летом, когда она будет часто отлучаться; я отказал, ничего не имея. Не знаю, что будешь ты через 6 лет: если не замужем, то точно ли у тебя хватит средств, чтобы откладывать для Юрия? если замужем?.. Я исчерпываю почти свою Липяговскую долю, давая матери и сыну 42 р. и в совершенном неведении, что меня ожидает через 6 л.; ручаюсь, что 25 р. в месяц давать на Юрия через этот промежуток я не буду в состоянии, потому что вообразим расперелучшее, мое жалование не может быть к этому времени более 1200 р., а у меня может быть семья, дети. Ты ручаешься, что нет? Рядом я вижу мать, которая собирается пожать плоды Юриного воспитания и "завладеть им, когда ему будет 13 лет" (это ее давнишняя фраза): эта мать имеет 91р. в месяц (42 и 49) и ничего не откладывает на сына; эта мать ничего не делает, ничему не учится". Здесь пропускаю подробности, лично касающиеся Наташи, и продолжаю: "Спрашивается, из-за чего будем страдать я (это еще пустяки, я отнюдь не боюсь таких страданий), но Паевские? Из-за чего будешь страдать ты, которая до сих пор еще не имела 91 р. в месяц и будешь ли иметь?

 Если я настаивал об откладывании и повел дело слишком круто (сознаюсь), то это имея в виду: 1) не ссорить мать с сыном, а напротив, сохранить их солидарность, 2) устроить так, чтобы 12 р. откладывать от имени матери.

 Наташа не пожелала полюбовного соглашения; получать 30 и самой откладывать 12 р. Наташа не вняла моим просьбам и убеждениям, и. т.д. За будущее я не ручаюсь: м.б. мне станет больно, жутко за то, что побудил мать откладывать 12 р. на обеспечение ее собственного сына -- теперь нет. Теперь я не вижу ее нужды и не в состоянии поэтому умолять взять больше -- ту, ползать перед той, которая сравнивает мой поступок с детоубийством (сравни 1-ю страницу пересылаемого ее письма)".

 Это письмо сохранилось, но я предпочитаю его не приводить.

 "Я сделал свое, я обеспечил существование (ее слова) Наташи, но считать своим долгом обеспечивать благоденствие той, кот. сама обязательств не признает и к тому платит жестокой монетой человеку, так много думавшему о ней и ее сыне, я не могу. Если ты считаешь это нашим долгом, увидевшись, мы потолкуем, как это устроить. А пока кончаю письмо в надежде получить очень, очень скоро весть от тебя. Правда, моя совесть покойна, но я хорошо знаю, что человек судит здраво только в стороне от событий, а тем более такой, как я, далеко не отличающийся хладнокровием и беспристрастием, не может поручиться даже за свою правоту.

 Поэтому очень благодарю за твои советы: еще раз я передумал все, взвесил с разных сторон, но пока еще je n'ai rien a me reprocher {Мне в чем себя упрекнуть.}. Пиши еще, убеждай -- и как только во мне пробудится сознание своей несправедливости, я тотчас исправлю все. Но мне важно, чтобы мы с тобой пришли относительно этого дела к соглашению: во 1-х, от твоего и моего имени я вел весь вопрос об обеспечении, и это да не коробит тебя. Ты облегчила мне вставить дело в правовые рамки, без которых Наташа ничего слышать не хотела. 2) У меня так мало друзей, что я непременно желаю сочувствия сочувствующих.

 Крепко целую тетю Натали за участие во мне и прошу ее также вызвать меня на более глубокое размышление, а следовательно, более правильное решение.

 ...Жду письмо через 3 дня, признаюсь, с лихорадочным беспокойством.

 Два воскресенья сряду пишу тете (в Губаревку) расстроенные письма, т.е. вернее ничего не пишу. Глупо ужасно, но ничего не лезет в голову. Читай мои письма внимательно: а то ничего не будет ясно".