Аряш

Глава II. Аряш

Солнце еще не взошло, заря только начинает румянить восток, даже утренняя звезда еще ярко блестит на побледневшем небе, когда мы, тихо покачиваясь на рессорах большой дорожной коляски, выезжаем из Губаревки.

 Под мерный топот четверки смирных, серых лошадок, мы минуем еще спящую Вязовку и выезжаем на Сокурский тракт. Как любили мы всегда эту хорошо знакомую нам дорогу за 120 верст в Аряш, имение тети Натали.

 За Вязовкой тянутся поля высокой спелой ржи и густые еще зеленые овсы, в росе, засверкавшей в первых лучах солнца. За полями пошел Сокурский лес. После недавних дождей в дубовом лесу стоит особенно пряный аромат прелого листа, грибов мокрых ветвей и окошенного сена. Десять верст едем мы этим чудным лесом. Отравляют дорогу только слепни, больно жалящие лошадей. Леля перебирается на козлы и длинной хворостиной сгоняет их со спин лошадей, но толку от этого мало. Наконец мы выезжаем из лесу и тихо спускаемся длинной горой к большому базарному селу Сокур-Полтавских поселенцев -- малороссов, белые хаты которых резко отличаются от наших великорусских изб. Здесь в Сокуре на почтовой станции мы расстаемся с Иваном и нам впрягают почтовых лошадей.

 Перегон в 40 верст из Сокура до Вязьмина самый тяжелый в этом пути. Дорога проселочная, однообразная и вьется полями. Сокурские лошади по обыкновению загнаны, и некормлены. Я всегда страдала за этих мучеников, называемых даже исправником "кнутовыми лошадьми", а теперь дорогой составляю грозное письмо-жалобу на ямщиков и содержание сокурских лошадей. (Письмо это и было мной послано в Саратовскую Управу).

 В Вязьмине картина меняется. Мы уже в Петровском уезде. В этом уезде славится земство. Братья Кропотовы, Ермолаевы и др., ведут земское хозяйство на славу, везде порядок, хозяйский глаз (славятся они и как хозяева -- в своих имениях). В Вязьмине мы опять встречаем Андрея, того молодого ямщика, который так пугал сестру лихостью своей езды, в прошлые поездки. Теперь он уже женат и сумел выбрать себе красавицу жену.

 Оба встречают нас, как старых знакомых, и впрягают нам сытых и крепких почтовых лошадей. Дорога до следующей станции за 35 верст в селе Савкине -- отличная. Мосты новые, крепкие, выкрашенные черной с белой краской, хлеба еще лучше наших, потому что Петровский уезд славится своим глубоким черноземом и не знает хронических недородов и засух Саратовскаго уезда. Леля перебирается на козлы к Андрею и всю дорогу болтает с ним до Савкина. Это -- мордовское село. На станции нас окружают мордовки в красных кичках, монистах и вышитых белых, узких, холщовых рубахах. Они также нас хорошо помнят, и пока перепрягают лошадей, выносят нам молоко, яйца, хлеб... Дорога от Савкина становится живописней. Местность, видимо, еще недавно была под лесом. Иногда среди полей попадаются случайно не выкорчеванные деревья, а по лощинам и целые заросли. По горизонту чернеют дальние леса. Попадаются дорогой мордовские и татарские селения. Последние видом своим наводят тоску: широкие, муравой заросшие улицы с вереницами серых гусей и курные низкие, неприглядные, только что не землянки. В Аршауте -- мечеть. Татары -- низкорослые. Савкинский четверик подобран под цвет, вся упряжь новая, в бубенцах, и перегон до Лопатина, в 35 верст, делается в 3 часа с небольшим. В Лопатине начинаются опять для меня страдания: переехав р. Узу, предстоит взбираться в тяжелую, песчаную гору. Мы все поднимаемся пешком, лошадям и так тяжело тащить экипаж по сыпучему песку. По краям дороги мелкий лес, и мы, пока тянется длинный подъем, успеваем набрать ягод и цветов. За горой -- другой край -- Заузинский край, Кузнецкого уезда, не чета культурному Петровскому уезду -- инородческий, "темный", где мордва ест тухлую рыбу "або шты были мутные", где обиход почти языческих времен, где много еще дремучих, сосновых лесов, уже сведенных в Петровском уезде. Почва из под бора -- песчаная, позолистая. Хлеба далеко не так хороши, даже по недавно расчищенным полям. Иногда среди ровного, гладкого поля попадается длинная, тонкая сосна, столь тонкая, что согнулась до земли -- вероятно, забытая во время корчевки. Ивановка -- единственное, большое село на этом 20-ти верстном перегоне; избы крестьян, из потемневших бревен под серыми соломенными крышами и совсем не такие приветливые и красивые, как наши избы, обшитые тесом, срезными коньками и светлыми окнами. Здесь горе, а не окна, точно лица с кривыми или подслеповатыми глазами, вместо вишневых садов и огородов за избами, и палисадников сирени и акации перед окнами,-- одни серые, однообразные, особенно печальные, ветлы, посаженные, вероятно, по приказанию начальства, по шнуру. Старая деревянная церковь в селе тоже серая, печальная.

 Но вот поля белой гречихи с полосами голубого льна сменяются мелким лесом, начинается заметный спуск и в лучах заходящего солнца, с горы, открывается чудный вид на Аряш. Темные горы, заросшие бором, поднимаются по ту сторону речки Аряш, притока Узы. Речка вьется вдоль темных крутых гор, то подходя к самому бору, то отступая, и оставляя за собою заливные луга. В загибе ее, внизу под горой, с которой мы спускаемся шагом, она превращается в обширный пруд, отделяющий Аряш-деревню, длинный ряд таких же темных, бревенчатых изб, как в Ивановке (стиль Кузнецкого уезда), от широко раскинутой на полугоре усадьбы, о трех сторон охваченной бором. Дом прямо против нас -- на балконе, обвитом зеленью, уже заметили нас: направляются бинокли, машут платками. Мы наконец спускаемся с горы, минуем деревню и едем длинной платиной, мимо мельницы о трех поставах, мимо камышей у берега, где причалена лодка, и крупной рысью поднимаемся по отлогому подъему к дому. Сева с Гришей встречают нас за огородим и, бросаясь на подножки коляски, доезжают с нами по аллее к крыльцу. У тети Натали слезы радости на глазах.

 Вначале "вечно юный" Аряш, как называла его Наталья Петровна, гостившая с детьми уже с весны, захватил нас своей обычной красотой и привольем. Для меня лично имеет ничем не заменимое удовольствие кататься верхом, сколько угодно. Мы с Лелей вдвоем объезжаем все окрестности вокруг Аряша. Но главной целью наших поездок -- Неклюдовка. С Юреневой мы видимся чуть ли не каждый день. То Варвара Петровна сама с своими мальчиками приезжает верхом или в беговых дрожках, то мы к ней ездим под всяким предлогом. Дорога к ним в Неклюдовку -- 6 верст тянется лесом, разбита, вся в выбоинах, и сообщение действительно возможно только верхом.

 Варвара Петровна очень приветлива, любезна. Мы с ней болтаем целыми часами, а в особенности -- у нас с ней -- есть любимая тема о Наташейке, ее подруге молодости. Здесь в Аряше, Ната-шейка не раз гостила по летам у тети Натали, также любила кататься с В. П. верхом, а Варвара Петровна по годам сверстница ее, просто по-институтски ее обожала.

 Тогда, 10 лет тому назад, Варваре Петровне (Немирович-Данченко) было едва 16 лет, белая, нежная, с глазами газели. Как быстро стареют южные типы. Мать ее -- Слепцова, сестра Кавказского героя, передала дочери своей чисто грузинский тип, нежной прелестной девушки в молодости и темной с резкими чертами стареющей уже женщины в полном расцвете лет. А жизнь сельской хозяйки сделала ее и черной, худой, загорелой. Тогда, 10 лет тому назад, она была выдана замуж за прокурора Г. Н. Юренева, а Наташейка живая, умная, игривая и по общему отзыву -- очаровательная, кружила голову соседу по Бузовлеву Василию Сергеевичу Кропотову Он полюбил ее искренно, горячо, и упорно добивался ее руки, ждал много лет, но Наташейка, которой и он очень нравился, ждала от жизни чего-то большего, особенного; перспектива стать "капустницей", т. е. хозяйкой-помещицей, ей совсем не улыбалась. Она рвалась в Париж, интересовалась политикой, социализмом, увлекалась феминизмом, а тетя Натали, предоставив ей полную свободу, принципиально не пыталась ее направить, дать ей совет и вот жизнь обеих молодых женщин теперь уже была разбита. Варв. Петровна рассталась с нелюбимым мужем. Она и шла за него не любя, только потому, что ее слишком уговаривала мать, которую очень напугало вольнодумство и "феминизм" Наташейки, отказавшей первому жениху в уезде. И теперь она одна несла свой крест: заботу о детях и матери, об имении, а Наташейка, своевольная, независимая, сошлась в Париже с одним эмигрантом, но также очень скоро разошлась с ним. Никто в семье не знал его и не знал причин их разрыва. Оставленное ей бабушкой Варв. Петр, небольшое имение (дорогое близь Вязовки) было давно продано и прожито. Прожив все, теперь она жила одними уроками и бедствовала с ребенком в Москве, но и теперь, уже из гордости, она продолжала отказывать К., который рыцарски продолжал ей быть верным и остался им до конца. Такая верность и беззаветная любовь к Наташейке меня очень заинтересовала, к тому же Варв. Петр, не жалела красок, чтобы изобразить К. действительно рыцарем без страха и упрека, каким, впрочем, он и был.

 Мы в это лето немного ближе познакомились с соседями по Бузовлеву. Там был другой строй жизни, нежели в Неклюдовке и Аряше: 3-х этажный каменный дом, все чинно, даже чопорно. Лакеи, и вообще, скорее городской тон. Во главе семьи -- вдова -- Map. Вас. К., окруженная семьями своих сыновей и дочерей, собравшихся к ней летом. Среди них -- Вас. Серг. был один не женат: он отказался от личной жизни и всецело отдался работе на семью (напоминая Рислера старшего {Персонаж одноименного романа Додэ.}), он руководил большим общим хозяйством. Он жил отдельно на заводе, в лесу, или в Петровске, где был предводителем.

 "Вот кого бы я полюбила!" -- заявляю я брату очень серьезно. Но, увы! К. только однажды приехал в Аряш, да в Бузовлеве я видела его вторично. Сухощавый, лет 40, с большой проседью, но живыми черными глазами и небольшими усами, он был необыкновенно милый, добрый, интересный человек. Вся обстановка, вся рама его жизни казалась мне столь близкой душе моей, точно я когда-то жила уже в Бузовлеве этой красивой жизнью большой дружной семьи, где один стоит за всех и все за одного. Ко мне он отнесся с особенным вниманием: я очень напоминаю ему его бывшую любовь, сказал он Варв. Петр. Всеми фибрами чувствую я, что счастье мое было бы близко и возможно... но... его вызывают дела службы в Петровск и надолго, а меня... меня ожидает пренеприятный сюрприз -- неожиданный приезд Дмитрия Григорьевича.