"М"

Часть III. НА ПУТИ К АКАДЕМИИ

Глава I. "M"

 9-го июня (1883 г.) в беговых дрожках подкатил Огонек и заржал, по обыкновению, на всю усадьбу. В дрожках остался сидеть кучер, а М., не в обычной поддевке, а в сюртуке и на вид очень парадный, велел о себе доложить тете. В девичьей произошел переполох... Доложили тете. Тетя, думая, что М. приехал к ней по какому-нибудь "хозяйскому делу", вышла его принять на террасу, и обомлела, когда М. без дальних разговоров, заявил ей, что приехал просить моей руки. Тетя даже немного растерялась, хотя сочла такой образ действий со стороны М. "вполне приличным", но зная, что я где-то в конце парка, ответила, что переговорит со мной и даст письменно ответ только к вечеру.

 Мы так привыкли к тому, что М., как и 6 лет тому назад, почти ежедневно катается мимо наших ворот, также как и к тому, что весной и осенью во время пролета дичи он заносит нам вальдшнепов и бекасов, что даже перестали обращать на это внимание: "привычка такая", говорили мы в объяснение, когда посторонние нас опрашивали, что это значит. Поэтому визит М. и скоропалительное его обращение к тете тем более было странно, что тетя, хотя и не могла не догадываться о чем-то, но конечно секрета старушки Марии Дмитриевны не подозревала... Леля, узнав от тети о цели этого визита, прибежал ко мне в парк, где я с утра обкашивала высокий, мягкий бурьян по краю плантации ягодников у самого дальнего колодца. (Я косила с громадным удовольствием и вполне сочувствовала Левину {Герой романа Л. Толстого "Анна Каренина".}).

 -- Вот оказия, и что его дерзнуло? -- взволновалась я от слов Лели: -- Катался бы да катался, коли охота, а то так явиться к тете... как снег на голову.

 По словам Лели, тетя вовсе не сердится и ждет меня скорее, чтобы написать письмо. Это мне не понравилось, к чему еще было оттягивать операцию? Уж сразу бы и конец. Ну на что еще заводить переписку, ставить точки над i. Но тетя, как мне показалось, вошла в роль матери, у дочери которой просят руки по старинному, через родителей, и поэтому, когда мы о Лелей влетели к ней в кабинет, Леля взволнованный, а я, разгоряченная от ходьбы и с бруском от косы в руках, она серьезно и немножко холодно, парадно, как родители в романах, сообщила мне о предложении М.

 -- Мамочка! -- воскликнула я, со смехом бросаясь ей на шею (не так как в романах): -- Что же ты не избавила меня от каторги отказывать?

 -- Ты совершенно свободна в своем выборе,-- возразила тетя также без улыбки.

 -- Мамочка! Да ты уж не хочешь ли сдать меня с рук твоих? Я замуж без любви ни за кого не пойду! ни-ни!

 -- Быть может, вы с Лелей уже и обдумали это, и сговорились о М. Я одна только этого не знаю... Теперь молодые девушки так самостоятельны...

 Тетя, по-видимому, подозревала, что я от нее скрыла если не любовь, то во всяком случае намерение выйти за М., но я так сладко и крепко стала целовать ее щечки, уверяя, что ни за что не пойду за М., что тетя наконец улыбнулась.

 -- В таком случае надо ответить М. и скорее отослать письмо,-- сказала она, становясь уже веселее и проще.

 -- Ну, уж не я буду сочинять такое письмо. На это Леля мастер,-- заявила я, и поторопилась к своему покосу.

 Общими усилиями тетя с Лелей, без меня, составили письмо, такое "чтобы не обидеть" и послали его с Форкой в Вязовку

 М., получив письмо, по-видимому, решил, что это все-таки выдумки тети, а я, может быть, скажу и по-другому... и, видя, что у нас в доме совсем не так страшно {Он у нас и не бывал в доме.}, через день вновь явился с визитом. Теперь он наткнулся на Лелю. Я сумела, заслышав дальнее ржание Огонька, вовремя исчезнуть в своем бурьяне и залечь в "тайге", как назвали мы одну непроходимую заросль в парке... Я вышла только, когда беда миновала и Огонек промелькнул обратно по вязовской дороге.

 Леля уводил М. на зеленый родник, место решения всех вопросов. Он ласково и серьезно убеждал М. не печалиться и скорее забыть меня, "видно не судьба, сестра не хочет замуж"... а М. говорил о своей многолетней 9 лет тянувшейся любви и надежде на счастье... Пережить крушение своей мечты он не в силах; 5 лет ежедневно кататься вокруг усадьбы,-- стало потребностью души его, как молитва... и пр. пр. жалкие слова. Плакал М., плакал и Леля, сочувствуя его горю, хотя все же не мечтал, чтобы я уступила матримониальным намерениям M., a просто потому, что жалко причинять неприятность человеку, к тому же доброму и хорошему.

 В конце концов, М. заявил, что хочет слышать от меня лично, от меня самой приговор своей судьбы... Так как Леля не хотел выдавать мою резиденцию в бурьяне, а вызывать меня оттуда являлось довольно мудрено, чтобы не сказать смешно, к тому же уж без того был расстроен, было решено встретиться на другой день в 7 час. вечера в парке в тире.

 Пренеприятная это была перспектива, идешь точно на экзамен... и что, в сущности, могла я ему сказать? Что он мне чужой, что я его не знаю даже (в сущности, конечно, мы даже почти не разговаривали с ним).

 В 7 час. вечера мы с Лелей сидели у большой березы в тире, когда М. верхом на Огоньке перескочил через канаву, и с трудом сдерживая горячившегося коня, подъехал к нам... Последовало требуемое объяснение... Ставлю здесь точки, потому что от волнения не запомнила это объяснение. Леля усиленно сморкался, это-то я хорошо помню, но к счастью, М. наконец поверил, что "не родители запрещают", а невеста упрямится, и вместо жалких слов наконец рассердился и пригрозил -- добиться своего, заставить себя любить. С такой угрозой он круто повернул коня и скрылся бешенным галопом по зеленой аллее... Мы переглянулись с Лелей. Теперь уж Леля не сморкался. "Ничего не будет,-- успокоила я его,-- не такой человек, минутная вспышка... кулаками глаза вытирает, говорит жалкие олова, а там опять начнет по ему свету рассказывать, что запрет меня в свою караулку. Это надо раз-два... а как станет болтать, ничего не выйдет, и поэтому бояться его нечего".

 Но Леля уверял, что М. говорил слишком решительно и, придя домой, сообщил тете свои опасения. Тетя, кажется, не придала им значения, но под давлением Лели нашла, что мне лучше съездить "проветриться" к Хардиным, и меня на другое утро выпроводили к моим приятельницам, в Карякино, на целую неделю.

 Я хорошо знала, что ничего не будет, а между тем в Губаревке остались недокошенные бурьяны и Гарибальди (которым я бредила), поэтому через 3 дня я уже телеграфировала тете, что еду обратно. Дома я нашла тетю не в духе. Она, всегда столь радостно встречавшая меня во все наши разлуки, теперь поджимала свои губки. Леля -- ahuri {Ошеломленный.}, как выражалась Оленька (склонная к таким выражениям в франц. романах), и приезд мой по-видимому вовсе их не обрадовал.

 Причиной был все тот же М. Он, конечно, вновь принялся за свои сказки про белого бычка, но в этот раз, уж это не был секрет Map. Дм., а сведения, сообщаемые прямо тете: пришла из Новополья кормилица ее с грудой лепешек и передала ей слух: "Говорят, старшая барышня просватана. Но матушка Ольга Николаевна согласия не дает (нешто это жених), так вот, Кукаев готовит лошадей для увоза. Приказали наши старики Никанор Власов, Автоном Титыч, Соболев и др. предупредить вас!.." Затем пришел Анд. Федорович с докладом по делам и, помявшись, за чаем, которым тетя его всегда угощала на террасе,-- туда же, заговорил о том же.

 "М. же не жилец на свете,-- говорит,-- если не добьется своего, думает увезти".

 Даже Ольга Тим., столь сдержанная и тактичная, никогда слова лишнего не проронившая, вернулась от обедни, прямо прошла к тете в кабинет с озабоченным лицом и передала ей, по поручению священника, то же предупреждение... Если бы и не верить всем этим сплетням, все же наличность подобных предупреждений раздражала тетю, и она стала придумывать средство от них избавиться. И вот вскоре затем -- тетя Натали, вероятно, предупрежденная тетей письмом, телеграфно стала нас спешно звать к себе в Аряш.

 Мы все с радостью стали собираться в путь. Думается, что мне это было всего приятнее: вид тети -- и в особенности Лели угнетал меня. Леля ходил за мной буквально по пятам, даже докосить бурьян не дал, требовал, чтобы я сидела дома, не выходила без него никуда, а чтобы съездить в Вязовку к обедне -- Боже упаси, прямо в пасть... и когда я чуть ли не со слезами досады говорила, что такие опасения отравляют мне жизнь, тем более что все это "вздор и пустяки", Леля находил, что у меня слишком легкомысленное отношение к вопросам жизни и чувств вообще, и что я готова чуть ли не испробовать эту авантюру, чтобы заставить потом его, Лелю, меня разыскивать по Вязовским лесным караулкам. Понятно, какой счастливой я себя почувствовала, когда еще до зорьки, в темноте, Иван Доронин стал впрягать свой четверик в коляску, с вечера подвезенную по обыкновению для укладки, к крыльцу. Леля, конечно, распорядился поставить коляску так, чтобы ни в какие ворота не были видны наши приготовления к отъезду. Опущенный верх будто бы тоже менее привлекал внимание.

 Память изменяет мне настолько, что мне предстояло бы теперь оставить большой пропуск... Но привычка писать "Очерки" "сердцу в облегчение", заставила меня, уже значительно позже, написать очерк этой поездки нашей в Аряш, и я теперь его вставляю целиком, как заплату в разорванную ткань.