Настроение нашего кружка - 3

 Я и три товарища принялись тоже за ликвидацию нашего поселения.

 Дело было не особенно сложное, и дня два -- три спустя мы уже двигались по дороге к местечку Шполе, Киевской губернии, на двух телегах, нагроможденных почти до самого верха всевозможными вещами: помимо одежды и хозяйственных принадлежностей, тут было три или четыре седла, на которых мы мечтали ездить во время восстания; несколько книг, главным образом по истории французской революции, пугачевщины и гайдамачины; карты генерального штаба той местности, где предполагалось начать восстание; несколько кинжалов и револьверов с целой кучей револьверных патронов; множество коробок с порохом; фальшивые паспорта; поддельные печати и тому подобные "бунтовские" принадлежности.

 В местечко Шполу мы приехали под вечер и остановились на ночь в постоялом дворе. На другой день, не помню почему, мы проваландались довольно долго, а когда собрались наконец уехать, в больших крытых сенях постоялого двора, называемых "подсеньем" (в роде сарая), где стояли уже запряженные наши телеги, появился вдруг тысяцкий с двумя сотскими и потребовал наши паспорта.

 Пробежав документы и найдя их, конечно, в порядке (документы у нас были подделаны превосходно), тысяцкий посмотрел пытливо на наши телеги и поинтересовался узнать, какие это были вещи.

 Мы себя называли торговцами лошадьми и об'явили, что переезжаем на жительство из города Умани, Киевской губернии, и что эти вещи были наши хозяйственные принадлежности.

 Тогда тысяцкий наугад запустил руку в одну из телег и, к нашему ужасу, вытащил оттуда револьверный кобур.

 -- А это что? -- воскликнул он.

 --`Чехол от револьвера,-- ответил я.-- Да и револьвер есть. Сами знаете, таскаемся по ярмаркам, приходится держать оружие. Другой раз едешь ночью с деньгами...

 О револьвере я заговорил потому, что все равно кобур был найден; отказываться и выворачиваться казалось неудобным. Я счел практичнее пойти опасности навстречу. А потому, не колеблясь, вытащил револьвер и подал его тысяцкому.

 Но или мой расчет оказался неверным или же, может быть, и без того мы возбудили серьезные подозрения, только он не удовлетворился моей откровенностью. Взяв револьвер из моих рук и оглядев его со всех сторон, он решительно заявил:

 -- Собирайтесь-ка, пойдем в становую квартиру.

 На это мы, что называется, только руками развели.

 Толпа зевак собралась у ворот постоялого двора, ведшего в подсенье, где вся вышеописанная сцена происходила, и с любопытством оглядывала наши телеги, нагруженные вещами, и нас самих, чувствовавших себя в эту минуту сильно обескураженными.

 -- И телеги, и телеги ведите за собою! -- проговорил тысяцкий, заметив, что мы собираемся итти одни, без наших телег.

 Нечего было, делать; взявши лошадей под уздцы, мы медленно среди расступившейся по обе стороны толпы народа выехали из больших ворот постоялого двора и двинулись вслед за тысяцким, шедшим впереди; двое сотских пошли сзади нас.

 По дороге в становую квартиру, находившуюся на краю местечка, нам -- по крайней мере мне -- пришлось о многом-многом передумать. Шли мы молча, не разговаривая друг с другом, всякий погруженный в свои невеселые размышления, так как в присутствии тысяцкого и сотских серьезную беседу все равно нельзя было вести, а шептаться -- значило, лишь усилить подозрения против себя. Прежде всего мне пришла в голову мысль, что нас задержала шполянская полиция благодаря распоряжению из Елисаветграда, разосланному всюду, об аресте лиц с известными приметами, которые, само собою разумеется, должны были подходить к нашим приметам, так как нас-то, собственно, и разыскивали. Это мрачное предположение само собою лезло в голову. Но если даже было и не так, если нас задержали без всякого отношения к елисаветградским событиям, то и в этом случае положение казалось отчаянным: достаточно было обыскать наши телеги и найти револьверы, патроны, порох, а особенно фальшивые паспорта, чтобы наше дело было окончательно проиграно. Обыска же надо было ожидать во всяком случае; более того, я был уверен в том, что нас обыщут тотчас, как мы придем в становую квартиру.

 "Да, дело проиграно",-- думал я и мысленно готовил себя уже к тюрьме, показаниям и очным ставкам.

 Но вот мы пришли в становую квартиру; по счастью, станового пристава не оказалось: он куда-то выехал. Наши телеги с лошадьми заведены были во двор, и нас позвали в канцелярию. Здесь два, писаря, сгорбившись над длинным столом, выводили какие-то полицейские кляузы; третий -- чиновник, видимо, старший, сидел за отдельным небольшим столом и перелистывал бумаги. Когда мы вошли, он оглядел нас с головы до ног и, получив из рук тысяцкого мой револьвер, положил его в шкап; потом приказал задержать нас до йриеада пристава во дворе и сам вновь углубился в свои бумаги. Мы вышли во двор. Тысяцкий оставил при нас сотского и сам куда-то ушел.

 Я осмотрелся. Ворота на улицу были заперты. Двор был обнесен низким плетнем, за которым с одной стороны тянулся огород; там виден был еще другой такой же плетень, а дальше -- незасеянное поле. Сделать попытку к побегу было легко, но быть пойманным казалось еще легче, так как решительно негде было спрятаться: поле было гладкое и ровное как стол, весьма удобное для солдатских учений, но не для укрывательства.

 Теперь, ходя по двору, мы беседовали и совещались между собой. Всякий из нас находил положение отчаянным, но прибегать к такому средству, как бегство, казалось безрассудным. "Еще будет время, а пока торопиться с этим незачем",-- рассуждали мы и чего-то ждали. Надежда смутная, неясная шевелилась где-то на дне души. Но на чем она покоилась -- трудно было даже сказать; может быть, на том, что наступал вечер и в поле ложились длинные тени, а ночь -- лучший помощник в подобных случаях. Прошло около часу времени; сумерки сгустились, и почти уже наступила ночь, когда наконец становой приехал. Выслушав наше дело, он взял наши паспорта и приказал отвести нас обратно на постоялый двор, заявив, что дело это рассмотрит завтра утром.

 Стопудовая тяжесть сразу свалилась с плеч: за ночь мы надеялись найти какой-нибудь исход.

 Мы отправились со своими телегами на постоялый двор, опять в сопровождении того же тысяцкого и сотских.

 Прибыв на место, тысяцкий оставил сотских караулить нас -- одного вне, другого внутри постоялого двора -- и сам удалился.