Жизнь удельных крестьян описываемой деревни была тяжелая и непривлекательная. Наделы даны были им маленькие, так что они принуждены были искать заработков вне своего скудного хозяйства. Ежегодно целыми толпами уходили из этой деревни на летние работы в Херсонскую губернию. Дед Федь не был бы в состоянии пропитаться, если бы не делал на продажу возов, которые и распродавал в базарные дни в ближайшем местечке.
Намереваясь провести несколько дней у наших новых приятелей, мы спросили, не покажется ли сельским властям странным наше долговременное пребывание в деревне и не вызовет ли это каких-либо подозрений.
На это дед Федь ответил, что у них теперь старшина и волостной писарь -- свои люди и нам опасаться нечего.
-- Раньше старшина был скверный, но мы его сменили,-- заметил дед.
Мы стали расспрашивать о деревенских выборах, и нам удалось узнать, что среди крестьян этой деревни существовали две партии, или, вернее, два течения, боровшиеся друг с другом. Но в чем была их рознь, мы долго не могли понять. Даже наши собеседники, стоявшие в умственном отношении, конечно, выше среднего крестьянского уровня, не могли хорошенько выяснить сущность этой борьбы.
Только после ряда расспросов с нашей стороны мы наконец уразумели, в чем дело: зажиточные хозяева составлявшие меньшинство, стремились властвовать и долгое время даже властвовали, пока не удалось организоваться беднейшим, которые составили большинство и в конце концов взяли власть в свои руки. Во время нашего пребывания в этой деревне все власти, т. е. староста, старшина, судцы (судьи), принадлежали так сказать, к партии большинства. Здесь таким образом мы имели такое же разделение крестьянского мира на два борющихся лагеря, как это было и у чигиринцев.
Мы гостили у деда Федя несколько дней. Нечипор и Лазарь постоянно проводили время с нами. В ряде бесед мы развивали ту мысль, что от помещиков надо отнять землю и переделить ее поровну между всеми, и само собою разумеется, что наши собеседники признавали это вполне справедливым. Мы указывали на то обстоятельство, что крестьяне всюду этого желают, но, к несчастью, ничего не предпринимают для осуществления своих желаний и ждут, что царь им переделит землю. Мы поддерживали мнение Лазаря, что единственный выход для крестьян заключается в бунте, по возможности, конечно, широком, повсеместном.
Нашим собеседникам, как оказалось, хорошо были известны крестьянские ожидания и толки о переделе земли, но сами они этому не верили.
-- Ну, а если где-либо начнется бунт, найдутся ли у вас охотники его поддержать? -- спросил один из нас.
-- На хорошее дело всякий пойдет,-- ответил Нечипор.
-- Выиграем или проиграем -- все одно хуже не будет. Хоть коней попасем на панских сенокосах,-- заметил Лазарь.
Я посмотрел на Лазаря: большие темные круги под глазами, одышка, неустанный кашель -- таковы были блага, которыми наградила его жизнь. Лазарю терять действительно было нечего.
-- С голыми руками бунтовать не выйдем,-- говорили между тем мы.-- Достанем ружей, наделаем пик, ножей да сядем верхом на добрых коней! Не так-то легко справятся москали с нами! Трудно только начать. А как наберется сотня -- другая человек, да приедем мы с ружьями и пиками в какую-нибудь деревню, да отнимем от пана землю и переделим ее между людьми, то люди нас поддержат. Москали не успеют притти, как около нас соберутся уже тысячи народу. А если много народу взбунтуется, то потом никакое войско ничего не сделает.
-- А чтобы люди скорее к нам приставали,-- заговорил Лазарь,-- то нужно сделать так: несколько человек переоденутся за офицеров; понадевают эполеты и все такое. Да приехавши верхом в село, прямо на волость, да сейчас созывай сход!
-- Да на сходе сказать, что мы от царя, и бумагу такую прочесть людям,-- подсказал один из нас.
-- Сказать, что мы от царя! -- с увлечением подхватил Лазарь.-- Все тогда пристанут к нам. Такое можно наделать, что потом и войско не поможет.
Помню, даже сдержанный Нечипор, слушая нас, улыбнулся во весь рот. Но верил ли он в успех настолько же, насколько мы верили в ту минуту, трудно было сказать. Вероятно, веры этой у него было меньше. Самозванство в форме подставного царя или только в виде ложных царских манифестов представлялось всякому знакомому с мировоззрениями народа вернейшим средством для произведения смуты. Лазарь, самостоятельно додумавшийся до того, что для успеха надо было нескольким человекам переодеться офицерами, в сущности, говорил то же; мы только яснее формулировали его собственную мысль.
Обедали мы то у деда Федя, то у Нечипора, жившего по соседству. Мы гуляли вместе по левадам, по окрестным полям. Наши отношения становились со всяким часом более близкими.
Несомненно однако, что мы сильно мешали работать, в особенности деду Федю, которому давно надо было окончить воз, заказанный одним человеком из соседней деревни.
Появился наконец и Стецько, получивший отпуск на три дня. Полк его стоял в уездном городе. Старуха и старик обрадовались до того, что не знали, куда его посадить. Это был еще совсем юный на вид паробок, круглолицый, черноокий. Мать немедленно же сняла с него солдатский костюм; но его низко выстриженная по-солдатски голова мешала походить ему на крестьянина.
Как только мы познакомились с ним, он не замедлил показать нам свои таланты. Он читал и писал действительно вполне свободно; любимой книгой его был "Кобзарь" Шевченко, из которого он множество стихов декламировал наизусть.
Сам он тоже, увлекаясь примером Шевченко, бывшего, как и он, простым мужиком, написал довольно длинную поэму стихами, которую и прочел нам в первый же день. Дед восторгался, слушая его; мы нашли поэму слабенькой, но, не желая обижать стариков, промолчали. Учитель, видно, положил больше всего старания на Стецько, но тем не менее Стецько производил впечатление несколько взбалмошного юноши, с головой, вскруженной от похвал, расточаемых окружавшими. Он был грамотнее всех окружающих и надувался от этого как индейский петух.
В последний день нашего пребывания за обедом Стецько то-и-дело декламировал стихи; видимо, он желал обратить на себя внимание. В этот раз обедал с нами и Нечипор; тут же, сгорбившись, сидел и Лазарь.
-- А знаете,-- обратился к нам дед -- как увидел я вас в первый раз тогда у ворот, так даже испугался; думаю себе: какие-то кацапы, чего эти люди хотят от меня? Не дай боже встретиться с такими в лесу!.. Страшные, бородатые... Мы тут не носим бород. И Федор тоже всегда брил бороду... А теперь вижу...
-- А теперь видите: если бы нам побрить бороды, то из нас вышли бы настоящие казаки!?..-- прервал его Дробязгин.-- Разве не так?
-- Совсем казаки!
Стецько в это время декламировал.
-- Вот лучше ешь,-- заметила ему мать.-- А то все только говоришь, да говоришь.
-- Когда же мы еще увидимся? -- спросил Лазарь.
-- Мы скоро опять приедем,-- ответил один из нас.
-- Заезжайте прямо ко мне, как до своей хаты,-- проговорил дед.
-- Спасибо за ласковое слово. Позволяете, так мы и опять к вам заедем,-- сказал Дробязгин.
Стецько продолжал декламировать, но его никто не слушал, кроме старой матери; повидимому, она ничего или, по крайней мере, очень мало понимала из этой декламации, но все же слушала и удивлялась искусству. Стецьку это было приятно. Я посмотрел на его пухлые щеки, и мне вдруг припомнился второклассник-гимназист, только-что приехавший на праздники в дом своих родителей; с великим торжеством декламирует он своей матери ту именно крыловскую басню, за которую получил пятерку, а мать, сидя возле него, приветливо ему улыбается, но думает в это время совсем о другом: она думает, откуда бы достать ей денег для дальнейшего воспитания сына.
После обеда мы простились и уехали.
Свободное копирование
