Несравненно лучше обстояли дела тех, которые должны были завязывать сношения с крестьянами. И понятно почему: при некоторой умелости, а главное -- при желании, задача эта была вполне исполнимая. Стефанович вел свои сношения с чигиринцами отдельно, и о них я буду говорить в своем месте. Теперь же расскажу о знакомствах с крестьянами, которые имели мы с Дробязгиным.
Дробязгин и я согласились работать совместно и решили воспользоваться раньше всего теми готовыми связями, которые были переданы нам, между прочим, одним сельским учителем, народником-украинофилом, оставившим эту местность, кажется, около года тому назад и переселившимся в другую гз^бернию.
Из предосторожности, которая никогда не лишняя, как ни отдалена та эпоха, о которой я рассказываю теперь, я не стану называть ни этой деревни, ни учителя, ни тех крестьян, с которыми нам пришлось тогда войти в сношения.
Я думаю, с другой стороны, что для читателя едва ли может представить интерес действительное название деревни или имена лиц. Может быть, многие из тех лиц теперь уже мертвы, и им не предстоит никакой опасности, но я этого не знаю.
Итак, невысокие горы, почти холмы, всюду обработанные и только кое-где заросшие кустарником, свидетельствовавшим о том, что некогда здесь рос лес, и небольшая быстрая речка с очень крутыми берегами -- такова в общем та местность, куда направились мы с Дробязгиным в мае 1876 года.
В то время я уже жил возле Знаменки под видом торговца лошадьми. Мои раз'езды по окрестным ярмаркам -- при чем иногда приводил я к себе, в свое место жительства, какую-нибудь захудалую лошадку -- служили полным доказательством того, что я был настоящий "ливерант" (так называют в Юго-Западном крае торговцев лошадьми). Дробязгин заехал ко мне, и мы вместе с ним выехали как будто по ярмаркам,-- на самом же деле отправились в эту местность.
Деревня, куда мы с ним прибыли после довольно продолжительного путешествия, была расположена на двух крутых холмах, между которыми блестел широкий пруд, обсаженный с трех сторон вербами, спускавшими ветви в самую воду. Крестьянские избы, окруженные садами, были разбросаны на этих двух холмах без всякого плана. Кривые улицы, оттененные фруктовыми деревьями, цветшими в это время по садам, и хаты, видневшиеся из-за дерев, где-то в глубине дворов придавали такой вид деревне, словно она состояла из множества отдельных хуторов.
Проехав плотину, мы поднялись на гору и вскоре добрались до конца деревни.
Здесь влево от дороги мы увидели новопостроенную ветряную мельницу, которая и должна была послужить нам исходной точкой в поисках; расспросы по деревне могли вызвать толки среди крестьян, а этого мы старались избежать. Осмотревшись, мы обратили внимание на одну избу, которая по приметам должна была принадлежать деду Феде, и направились к ней. Во дворе мы увидели взрослую девушку, просевавшую пшеницу или рожь над рядном, и обратились к ней с вопросом:
-- Где живет дед Федь?
-- Здесь,-- ответила она.
-- Если он дома, попроси, чтобы вышел к нам,-- проговорил один из нас.
Мы не хотели вваливаться в избу, не зная, один ли был хозяин или, может быть, имел в эту минуту гостей. Девушка положила решето и ушла в избу. Вскоре на пороге показался высокий старик, совершенно седой, седой, как голубь, по выражению украинцев. Он подошел к воротам, возле которых мы поджидали, и стал внимательно смотреть на нас, не произнося ни слова.
-- Добрый день, диду! Вы -- Федь К.? -- спросил один из нас.
-- Я.
-- Кланялся вам Федор... Помните, диду, учителя Федора? От него поклон вам привезли. Мы его приятели.
Суровое выражение сразу исчезло с лица старика.
-- О, боже ж мой!.. Как же мне не помнить его? Федора Ивановича?...
Дед вдруг страшно заволновался.
-- Столько времени жил у нас... О, боже ж мой милый, как же таки мне не помнить Федора? Что же мы тут на улице стоим! -- воскликнул он, принимаясь торопливо отворять свои ворота.
-- Вот обрадуется мой Стецько, как узнает!.. Заезжайте, дорогие гости, заезжайте! Ну и обрадуется он!
Мы в'ехали во двор, приятно пораженные, почти смущенные этой душевной встречей,
-- А давно вы видели Федора Ивановича? -- спросил дед.
-- Давненько же,-- ответил кто-то из нас.
-- Жинко! -- торжественно кликнул дед.-- Бог нам послал дорогих гостей: приятели нашего Федора. Вот говорю я обрадуется наш Стецько, когда узнает! -- говорил он, входя в избу; потом, обращаясь к нам, добавил: -- Стецько часто вспоминает Федора Ивановича.
-- Наш Стецько все бывало вспоминает учителя Федора,-- подтвердила старуха.
-- А где же ваш сын, диду? -- спросил я.
Старик вздохнул, а старуха, стоявшая возле печи, подперла рукою свое морщинистое лицо и грустно закачала головой.
-- Стецька взяли в солдаты. Вытянул жеребок,-- проговорил дед и замолк. Старуха ничего не говорила; она только сморкалась; я видел, как из глаз ее текли слезы.
-- Ну, теперь, слава богу, не так это страшно,-- попытался я поддержать двух стариков.-- Это прежде бывало, как попал в солдаты -- так и пропал. Теперь скоро пускают.
-- Это правда, теперь легче,-- согласился старик.
У деда Феди была одна дочь и один сын. Благодаря тому, что деду нехватало немного до возраста, называемого "престарелым", Стецько его не мог воспользоваться льготой и вынужден был отбывать воинскую повинность. Он был взят в солдаты несколько месяцев тому назад, и теперь старик ожидал со дня на день его прихода в отпуск.
Я вышел во двор, подбросил сена лошади и, вынув из телеги книжки, воротился в избу. Все книжечки были на украинском языке ("метелыки").
-- Вот, диду, эти книги Федор просил передать вам.
-- О, спасибо!..-- ответил дед, принимая книги с некоторой торжественностью; и тут же заметил, что сам он неграмотный, но что книги эти прочтет ему Стецько, когда приедет в отпуск.
-- Он у нас грамотный,-- говорил дед.
Старуха в это время полезла в сундук, вытащила оттуда какую-то свороченную тряпку, бережно развернула ее и показала нам исписанную бумагу.
-- Это его письмо,-- с важностью проговорила она, передавая нам бумагу.-- Здесь он пишет, что скоро приедет к нам в отпуск. Стецько наш -- грамотный... Вот читайте сами его письмо,-- уговаривала меня старуха.
Словом, по всему было видно, что Стецько был предметом семейной гордости.
Мало-помалу мы разговорились; перешли на другие темы.
Старуха и старик несколько повеселели. Скоро пришли гости: Лазарь и Нечипор. Нечипору мы тоже дали несколько книжек; он был грамотный, и его нам особенно рекомендовал учитель. Лазарь, болезненный тщедушный мужичок лет тридцати пяти -- сорока, оказался весьма разговорчивым. Лишь только он узнал, что мы приятели Федора Ивановича, тотчас же принялся излагать перед нами свои взгляды. Видимо, он очень любил болтать и рад был случаю. Но при некоторых положениях болтуны положительно бывают полезны. Так было в этом случае: мы были рады болтовне Лазаря, так как она всем присутствующим развязала языки. Рассуждая (довольно красноречиво, замечу в скобках) об общем положении крестьян, об их нужде, малоземельи и проч., Лазарь приходил к тому заключению, что им оставалось единственное средство -- бунтовать, так как ждать законной помощи было неоткуда. С болезненной раздражительностью ругал он тех, которые ожидали помощи от царя.
-- Мы здешние,-- говорил он,-- знаем хорошо, что такое царь; мы -- удельные. А послушайте, что говорят по другим селам -- там говорят совсем другое о царе. Как вспомню,-- продолжал он,-- как бунтовались поляки и мы собирались итти против них, чтобы их вязать, так и жалко становится. А по другим селам, так и на самом деле их вязали. Не нужно было этого делать. Если бы они теперь подняли бунт, ей-богу, пошел бы бунтовать вместе с ними!
Взгляд на "польское дело", высказанный Лазарем, меня поразил. В Юго-Западном крае поляки -- это помещики. Кое-где только в Подольской и Волынской губерниях встречаются поселения польской шляхты,-- весь же край населен исключительно украинцами. Но украинцы -- это крестьяне; так что мы имеем здесь две нации, одна враждебная другой в экономическом отношении. Одна нация -- польская -- является аристократией края, другая -- украинская -- мужичья. В этой комбинации заключается, как я думаю, самое глубокое несчастье страны, так как если дурно тем народам, у которых есть бедные и богатые, образованные и необразованные, то во сто крат хуже тому народу, у которого нет ни богатых, ни образованных, а царит полное равенство: поголовная бедность и поголовное невежество. В борьбе поляков со всероссийским деспотизмом украинец-мужик всегда становится на сторону последнего. Мужик -- не политик; он предпочитает русского царя польскому папу. В 1863 году польское восстание в Юго-Западном крае было парализовано главным образом крестьянами. Крестьяне-украинцы повсеместно преследовали повстанцев-поляков и либо вязали их и доставляли начальству, либо же сами зверски расправлялись с ними.
Итак, повторяю, Лазарь своим мнением решительно поразил меня. Для выработки подобного взгляда, вероятно, не мало помогло ему то обстоятельство, что помещиком его был именно царь, а не поляк. Деревня эта принадлежала уделам. Но во всяком случае на мнение Лазаря надо было смотреть как на исключительное, и был большой вопрос для меня, согласны ли были с ним хотя бы даже присутствующие при этом дед Федь и Нечипор. Они мало вмешивались в наш разговор, и хотя на их лицах можно было прочесть благосклонность, но, принимая во внимание сдержанность украинца, я не решусь теперь утверждать, что они были одного мнения с Лазарем.
Несомненно однако было то, что царь не пользовался ни у кого из них ни малейшим престижем; царизма -- этой общенародной болезни -- здесь не было и следа; а этого одного было уже слишком достаточно. Деятельность пропагандиста в этой местности -- это нужно было признать -- принесла самые блестящие результаты.
Свободное копирование
