Как я...

Как я работала по патентам

Моей первой официальной работой – за деньги и по трудовой книжке – стала служба старшим техником в отделе сбора, обработки и хранения данных Всесоюзного научно-исследовательского института государственной патентной экспертизы (ВНИИГПЭ). Я устроилась туда после того, как окончила школу и поступила учиться на вечернее отделение философского факультета МГУ. Советским студентам-вечерникам в обязательном порядке полагалось работать и приносить справку об этом в деканат перед каждой сессией, без справки с места работы их не допускали к экзаменам и отчисляли. Впоследствии я с интересом узнала, что немалое количество моих соучеников по вечернему отделению вовсе не работает, а преспокойно учится, просто добывая требующиеся справки путём различных ухищрений. Но тогда ещё была не в курсе, и честно заглянула в районное бюро по трудоустройству, где меня направили в этот ВНИИГПЭ, поскольку там требовались женщины без профессии.

Институт государственной патентной экспертизы представлял собою солидное пятиэтажное здание из жёлтого кирпича и находился на Бережковской набережной у железнодорожного моста, невдалеке от моего дома. Нужно было только выйти к началу Бережковской, сесть там на автобус или троллейбус и проехать пару остановок, чтобы до него добраться. Компанию ему составляло стоящее рядом здание Государственной патентной библиотеки, тоже жёлтокирпичное. Сейчас на этом месте то же самое учреждение, только оно называется Роспатент и дополнило прошлый скромный архитектурный ансамбль новыми мощными строениями.

Институт патентной экспертизы был заведение режимное, и чтобы пройти в него, следовало предъявить пропуск и миновать пост с вахтёром. У отдела сбора, обработки и хранения данных имелось своё помещение, где его работницы сидели и разбирали заявки на изобретения, пришедшие по почте. Но заведующая отделом сбора, обработки и хранения данных, незлая простоватая тётенька, посадила меня трудиться ещё до вахтёра, в выгороженное в просторном вестибюле пространство со стойкой, увенчанной стеклом с тремя окошками. В окошках сидели три гражданки: одна, молодая девушка, была бюро пропусков, другая, девушка постарше, лет тридцати, – справочное бюро, а третья, девушка в годах, лет сорока пяти – пятидесяти, принимала заявки на изобретения у тех, кто решил принести их во ВНИИГПЭ лично. Гражданки сидели за стойкой у своих окошек, а в глубине выгородки за их спинами находился отдельный закуток, где стоял мой рабочий стол.

Каждую пришедшую по почте заявку на патентование следовало высвободить из почтового конверта, затем разложить её многочисленные документы в установленном порядке, поставить на первый лист чернильный штамп отдела сбора, обработки и хранения данных и вписать в него текущую дату, а после подколоть всё вместе с конвертом, по штемпелям на котором устанавливался срок подачи заявки, в отдельный скоросшиватель, чтобы патентным экспертам было затем удобнее с этой заявкой работать. То же самое я проделывала и с теми заявками, которые, минуя почту, подавали в приёмное окошко. Как лицу, не достигшему восемнадцатилетия, мне полагался семи-, а не восьмичасовой рабочий день, и весь он протекал именно таким образом, после чего я уезжала на свои вечерние лекции в МГУ.

В этом месте надо сделать необходимое отступление. Строго говоря, никакой патентной системы в Советском Союзе не было. Существовали, конечно, отдельные немногочисленные специалисты по патентному праву, но патентов – то есть документов, позволяющих изобретателям, как в прочих странах, в течение 15-20 лет монопольно торговать своими изобретениями, – в СССР никому не выдавали. Вместо патентов советским изобретателям полагались так называемые авторские свидетельства. Такое свидетельство фиксировало авторство изобретателя, но все патентные права на его изобретение при этом принадлежали государству, а самому изобретателю причиталось лишь сравнительно небольшое разовое денежное вознаграждение от предприятия, которое первым запустит его изобретение в производство.

В США можно получить предварительное разрешение на патентование через неделю, а дальнейший процесс занимает года полтора-два и стоит недорого. К тому же, у них можно патентовать новый дизайн (декоративные элементы или форму изделия), так что желающий может получить патент хоть на новую пуговицу оригинального вида. В СССР патентовали только масштабное: изобретения и открытия, промышленные образцы и товарные знаки. Процедура патентной экспертизы была бесплатная, но, как всё советское, до невозможности забюрократизированная и тянущаяся долгие годы. В крупных учреждениях и на больших предприятиях даже держали свои собственные патентные бюро, помогающие сотрудникам-изобретателям преодолевать препоны и рогатки государственного патентования. Поданная от солидной конторы заявка на патентование имела гораздо больше шансов на успех, вот только в соавторы к бедному изобретателю в ней непременно записывались начальник цеха/отдела и директор завода/института, и небольшое и без того вознаграждение уже приходилось делить на весь «авторский» коллектив.

Несмотря на всю эту обдираловку истомлённые хроническим безденежьем советские граждане изобретали со страшной силой – как в принудительном союзе с разнообразным начальством, так и индивидуально, – и заявки на изобретения ежедневно поступали во ВНИИГПЭ большими мешками. Среди индивидуальных изобретателей, конечно, очень может быть, наличествовали бодрые пенсионеры с проектами вечного двигателя, и вместе с тем наверняка было много дельных и умных людей с полезными идеями. (Лично мне заявка на изобретение вечного двигателя во время моей работы не попалась, а вот заявку на изобретение детской игры «Почеши ежа» я в руках держала.) Но их-то, индивидуальных, система и отметала в первую очередь. Отказных заявок на изобретения в СССР было видимо-невидимо. Поговаривали даже, что эти несметные отказные советские заявки как-то раз порывались всем скопом купить японцы, но власти Советского Союза им отказали.

Самым страшным в моей трудовой деятельности, однако, были принимающие клиентов-изобретателей три гражданки в окошках, возле коих я сидела. Интеллигентные изобретатели, многие из которых приезжали из других городов, волнуясь, тихо бубнили по ту сторону выгородки, и их я не слышала, но как с ними лается эта троица, мне было слышно прекрасно: «Я вам уже сказала! Вы что, глухой?!» – и т.п. Самая злобная из всех троих была самая старшая из них, Денисова. «Денисова, иди обедать!» – звали её две остальные товарки, а она им деловито отвечала: «Сейчас, только народ раскидаю». Обедали эти три мегеры тут же, в своей выгородке, принесённым с собою. И когда в обеденный перерыв в справочном бюро звонил телефон, часто междугородним звонком, и звонок его мешал их застольной беседе, Денисова обязательно подходила к нему, вместо здрасьте говорила: «Никого нет здеся!» – и вешала трубку.

Вот уж не знаю – то ли всем было всё равно, с какой «вешалки» начинается их ВНИИГПЭ, то ли трёх этих тупых и злобных тёток посадили на приём ни в чём не повинных изобретателей с дальним умыслом, специально. Чтобы изобретатели поменьше таскались по патентным экспертизам и не отвлекали занятых людей от их ответственной работы.

Платили мне за эти мои конторские труды всего 70 рублей в месяц, а подруги дразнили меня – говорили, что я работаю «попатентом». Так что летом следующего года я покинула Институт патентной экспертизы и нечаянно оказалась завсектором учёта комитета ВЛКСМ Московского архитектурного института. Но это уже тема для другой истории.