Как я...

Как я торговала картинками на шёлке

Однажды я торговала картинками на шёлке в Израиле.

В израильский город Беер-Шева я приехала в декабре 1993 года в гости к своей подруге, бывшей москвичке, которая там поселилась тремя годами ранее. И пробыла в Святой земле довольно долго – недель пять. Подруга моя в то время жила весьма скромно, и у меня избытка денег не было, так что когда один подругин знакомый сказал, что для меня с моей гостевой визой есть возможность подработать, я возражать не стала.

Моего работодателя, тоже бывшего нашего гражданина, звали Андрей. У него были машина и жена. Жена Андрея рисовала картинки на шёлке, копируя их из учебника росписи по шёлку, а сам Андрей обеспечивал всё остальное: вставлял шёлк в культурные рамки, нанимал продавцов и развозил их на своей машине к месту продаж вместе с картинками.

Стены абсолютно во всех израильских жилищах белёные сверху донизу (теперь в России такой стиль называется «евроремонт»), и израильтяне имеют обыкновение украшать эти однообразные белые плоскости какими-нибудь картинками или фотографиями. А в то время у них как раз были в моде картинки на шёлке.

Андрей объяснил мне, что моя задача – ходить по подъездам невысоких многоквартирных израильских домов, звонить в каждую квартиру с кличем «Картинки на шёлке!» и предлагать купить творения его жены. Задача меня несколько смутила, поскольку я не говорила на иврите. Но Андрей сказал, что волноваться нечего. Во-первых, он будет завозить меня в те дома, где много «русских». А во-вторых, если на мой звонок из-за двери на иврите спросят «ми зе?» («кто там?»), надо просто отвечать «ани» («я»), после чего спокойно заходить, а там уж показывать картинки и на бумажке писать, сколько они стоят.

Плата за продажу картинок на шёлке был сдельная. На каждую картинку существовала фиксированная нижняя цена, дешевле которой продавать её не следовало, но дороже – это всегда пожалуйста. Фиксированную нижнюю цену Андрей забирал себе, а всё, что я выторговала сверх неё, было моё. Рассчитывался работодатель со мной каждый день после торговли. Если покупатели расплачивались за картинки чеками, он потом обналичивал их сам, а мне сразу выплачивал заработок живыми деньгами или выписывал свой собственный чек на сумму заработанного, что тоже было очень удобно. Заработанное я отдавала подруге в порядке возмещения расходов на моё проживание в её доме.

Мы с Андреем договорились, и по вечерам он начал заезжать за мной на своей машине, в которой уже сидели два-три других продавца – студенты и студентки местного беершевского университета, которым очень подходил вечерний график работы. Дальше Андрей вёз нас в какой-нибудь город минутах в тридцати-сорока езды от Беер-Шевы: Ашкелон, Ашдод, Рамат-Ган – и высаживал по одному, каждого в своём квартале домов-новостроек. Выйдя из машины, продавец получал из багажника порцию картинок на шёлке, сложенных в большую картонную коробку с наплечным ремнём, навьючивался ею и отправлялся в свой торговый поход. А через оговорённое время Андрей снова проезжал по тому же маршруту, всех нас собирал и отвозил обратно в Беер-Шеву.

Торговали мы строго поздним вечером, под покровом декабрьского мрака. С одной стороны, наверное, для того чтобы все наши потенциальные покупатели были уже дома. А с другой – потому что своё предприятие Андрей предпочитал не регистрировать, и оно было подпольным. В принципе, налоги на малый бизнес в Израиле по сравнению с российскими не так велики, но если и их не платить, то, конечно, ещё лучше. Видимо, по этой причине он и брал на работу приезжих так охотно, ведь они скоро отбывали восвояси и увозили его секреты с собой.

Картинки на шёлке оказались довольно большие, вместе с рамками сантиметров 60х40, и таскать набитую ими громоздкую коробку по лестницам домов-новостроек, где в целях экономии принципиально отсутствовали лифты, мне не особенно понравилось. Кроме того, в израильских подъездах было освещение курильщика, а не здорового человека – в норме оно не горело всё для той же экономии. Заходя в подъезд, нужно было зажигать себе свет расположенным при входной двери выключателем, после чего этот свет сам собою экономично гас примерно на середине твоего пути по лестнице, и разыскивать на лестничной площадке следующий выключатель, слабо подсвеченный зелёным диодом, приходилось, чертыхаясь, уже в полной темноте.

Не сказать, чтобы я особенно много наторговывала. В нашей группе продавцов была девушка-студентка, возвращавшаяся каждый раз с почти пустой коробкой, а я обычно продавала за вечер только две-три картинки. Но девушка-то в отличие от меня знала иврит и могла впаривать картинки на шёлке более состоятельным местным евреям-сабрам, в то время как на мою долю доставались свежие русскоязычные репатрианты-олим, на мои выгодные предложения часто бодро отвечавшие: «Ло кéсеф!» («Нет денег!») Ко всему прочему картинки жены Андрея были очень страшные, ядовитых цветов, так что мне всегда было неловко предлагать их клиентам, а в торговле вразнос нужен энтузиазм, пар из ноздрей и огонь в глазу.

Между тем ходить по израильским квартирам было хоть немного стрёмно, но крайне интересно. Израильские люди в основной своей массе общительные и приветливые, так что даже если они и не покупали картинок на шёлке Андреевой жены, непременно завязывали со мною оживлённую беседу о разном, а иногда даже угощали чаем или мандаринкой. Всех их я спрашивала, откуда они, кем были в прежней жизни и как теперь поживают в Израиле. Некоторые их ответы я помню до сих пор. «Раньше я был врачом, а теперь работаю начальником чистого воздуха», – сказал мне печальный еврей из Ферганы. А другой, украинский, саркастически заметил: «В Кривом Роге я был инженер-металлург. А вы видели здесь хоть один металлургический завод?»

Каждый репатриант привозил с собой в Израиль часть своего прежнего мира, и в походе по квартирам это было особенно заметно. В квартирах горских евреев-татов на стене обязательно висел текинский ковёр, а на ковре сабля в ножнах. Под саблей обычно сидел патриарх семьи – иссушённый временем суровый и немногословный седобородый дедушка в каракулевой папахе. На столах у узбекских евреев стояли расписные узбекские блюда и пиалы. Евреи из Украины говорили с распевными украинскими интонациями и сверкали металлическими зубными коронками. Квартиры нечасто попадавшихся столичных евреев, бывших москвичей и петербуржцев, были совершенно такие же, как интеллигентские квартиры в Москве и Петербурге, – сумрачные из-за многочисленных стеллажей с книгами, – что в израильских условиях выглядело особенно выходящей из ряда вон экзотикой.

Экзотики добавляли и местные евреи-сабры. Дверей в свои квартиры они не запирали, а в ответ на звонок действительно кричали на иврите, не вставая с кресла перед телевизором: «Кто там?» И ничуть не удивлялись, если, ответив «я», после этого войдёшь. Один раз, войдя так, я натерпелась страху, потому что молодой сабра, сидящий перед телевизором, оказался одет в форму полицейского. Но он совершенно не поинтересовался, от какой это фирмы я к нему явилась с картинками на шёлке, и лицензию на торговлю у меня не спросил, а просто осмотрел творения Андреевой жены, как и все остальные. А в другой квартире меня поразили сидящие там на диване голова к голове сабры, юноша и девушка (видимо, влюблённая пара). Они чинно занимались детсадовским занятием – собирали на кофейном столике большой паззл.

Как-то я зашла в квартиру эфиопской семьи. Несметное количество членов этой семьи, мал-мала-меньше, сидело в гостиной, а также ходило и носилось по ней. Гостиная была обставлена суперроскошной мягкой мебелью, обтянутой мягкой светло-коричневой итальянской кожей. Всю иудаистскую общину эфиопов Израиль недавно в авральном порядке эвакуировал на историческую родину потому, что в нищей Эфиопии несколько лет подряд была ужасная засуха и катастрофический голод, унёсший много жизней. Про эфиопов говорили, что, попав в страну, они с непривычки покупают на выделяемую им помощь какие-то немыслимо дорогие и совершенно ненужные вещи.

А однажды, войдя в очередную квартиру, я оказалась в гостиной, стены которой были обклеены фотообоями с берёзками. Дверь мне открыл аккуратный старичок в брюках, заправленных в хромовые сапоги, в подпоясанной рубахе навыпуск и кепке, а в комнате рядком сидели ещё три чистенькие деревенские старушки в белых платочках. И я поняла, что попала к ильинцам-субботникам.

Ильинцы, названные так по их селу Ильинка в Воронежской области, были совершенно русские крестьяне, давным-давно начавшие жить по Закону Моисееву. (Задокументировано, что с XVIII века, но, может, и раньше.) Таких людей, этнических неевреев, исповедующих иудаизм, израильтяне называют герами. О судьбе этой небольшой религиозной группы, диковинной для России – всего их насчитывалось не более семисот человек, – писали в нашей перестроечной прессе: как они в конце 1980-х годов, после открытия границ, всей общиной подхватились и эмигрировали в Израиль и как руководство их колхоза жалело, что они уезжают, потому что они были непьющие и очень работящие.

Перестроечные журналисты продвигали легенду, что основатель ильинской субботнической общины когда-то в глубине веков разругался с местным батюшкой, заявил, что ноги его в этой церкви больше не будет, и в пику св. отцу начал жить по Ветхому Завету, не обращаясь к посредникам. Давал своим детям ветхозаветные имена, читал записанные в Ветхом Завете еврейские молитвы, чтил субботу и т.п. Может, всё было так, а может, и по-другому, но факт тот, что русские ильинцы-субботники считали и называли себя евреями. И Главный раввинат Израиля, рассмотрев их вопрос на специально собранном заседании, официально признал, что да, они евреи несмотря на некоторые различия в плане обрядов.

Ильинцы у меня ничего не купили, но я всё равно была рада увидеть их своими глазами и узнать, что на новом месте они всем довольны. Сами они говорили, что в сёлах Воронежской области трудновато найти единоверцев для заключения браков. А тут, в Израиле, перед ними по этой части открывались, конечно, более отрадные перспективы.

Срок моей гостевой визы между тем истекал. Некоторое время предприниматель Андрей ещё пытался приладить меня к делу с другой стороны, и, вместо того чтобы ходить по квартирам, я рисовала ему картинки по образцам, изготовленным его женой, при помощи водостойкого золотого маркёра и специальной туши для шёлка чёрного и красного цветов. А потом, заглянувши под крышку израильского плавильного котла, улетела в Москву. И таким образом моя богатая впечатлениями торговая карьера завершилась.