16
Ещё в конце прошлого тысячелетия мне впервые стукнуло в голову: а не следует ли попытаться написать книгу о своей жизни. Чтобы хоть потом, post factum, достучаться. До чего/кого? – До душ моих детишек, если они, эти души, существуют. До мозгов, если эта оптимистичная гипотеза не найдёт подтверждения.
Тогда, правда, мысль пришла и, не застав никого, ушла. Кто и с какой радости, скажите, решится всё бросить, чтобы вплотную заняться вдруг поисками смысла собственной жизни, когда она, жизнь, пусть местами и гадкая, кипит – и не оставляет для всякого рода философствований ни времени, ни сил! Да и кому может быть интересным рассказ о заурядном, ничем особо себя не проявившем персонаже? Чужим людям? Окститесь! А близкие и так знают всё, что им хотелось бы знать – и решительно не желают знать остального.
Разве что вы, детишки, пребываете пока в неведении относительно касающихся вас серьёзных и даже обязательных, на мой взгляд, вещей, а у меня нет других средств и способов вас просветить. Вы ведь только и знаете про меня, что папа в молодости был худощавым неуклюжим брюнетом, по вздорному своему характеру ухитрялся вечно попадать в конфликтные истории и, по мнению большинства, “не умел жить”, хотя сам считал происходящее с ним полноценной, насыщенной жизнью. А потом оброс седой дикорастущей бородой, но “жить” так и не научился: расстался ни с чего, из вздорных побуждений, с вашей мамочкой; стал бездельником, алкашом и вообще мерзавцем. Вас, несмышлёных и ни в чём не повинных, без всякого сожаления бросил и забыл.
Такой букет порочащих обстоятельств, да ещё убедительно преподнесённый, не вызывает у вас, разумеется, особого желания общаться. Но оставалась, ещё теплилась покуда затаённая надежда на какой-то грядущий поворот или перелом – и, по возможности, ещё при моей жизни. Не всё вам маму цитировать, может же и собственный интерес пробудиться.
Но это если не будет поздно. А если проснётся – а спросить-то и некого! Нет, так не годится.
Тем более, что накопилось уже немало разрозненных листков, на которых я, ещё ничего не решив окончательно, пытался прикинуть, как должна, как могла бы выглядеть повесть, если она состоится вообще. Но разобраться в этих отрывочных записях кроме меня не смог бы никто. Так что тогда я кое-как вчерне сформулировал первую главу. И хотя ощутил вдруг, что искренне увлёкся возвращением в детство, продолжение надолго застопорилось. Теперь же, не имея после развала фирмы других занятий, если не считать таковыми посещение биржи труда и кое-какое самообслуживание, я приобрёл право выбора: либо пить, либо писать. Совмещение у меня, как я уже говорил, получалось неважно.
Свободное копирование
