* * *
Летом того же 1985-го мне захотелось побывать в лесном русском лагере, основанном «витязями» в 30-е годы. Лагерь «Орел» располагался на берегу Атлантики, в песчаных Ландах. Надо было ехать до Бордо, оттуда до станции Дакс, где безлошадных отдыхающих подбирал шофер лагеря Николай Николаевич, молчаливый тип из осевших на юге «власовцев». Все мои попытки выбить из него связный разговор разлетались как об стенку горох. Эти навсегда испуганные дезертиры Красной Армии всех подозревали в шпионаже. Вероятно, свою подругу повариху Клаву шофер считал советской разведчицей. Он мог быть моим земляком, служить в бригаде Брони Каминского, но все прошлое для него было сплошной паникой и бегством от самого себя.
До войны «Орел» был процветающим молодежным центром со своей часовней, расписанной знаменитым И. Я. Билибиным, административным зданием, где жили основатели и владельцы лагеря семья Лебедевых, и рядом деревянных бараков в густом сосновом лесу, напомнивших мне пионерский лагерь в брянском Брасове.
Сначала лагерь был исключительно русским по составу, с ежедневным богослужением, подъемом «триколора» и песнями казачьих станиц, но в мое время он стал интернациональным «домом отдыха», густо перемешанным молодыми немцами, приезжавшими парами на могучих мотоциклах, и в меньшей степени французами, учившими русский язык.
Шоссейной дороги к океану не было, и купальщики с сумками на плече по колено в песке километра два-три шли по лесу, пока не открывалась величественная и грозная Атлантика. У кого был могучий «катр-катр», то можно было пробраться автомобилем прямиком к океанской волне. Во время прилива океан выбрасывал на песчаный пляж кучи всевозможного мусора, и смотреть на черные коряги, украшенные пестрыми целлофановыми пакетами, было не очень приятно, но пляж потрясающей широты и пустоты — десять километров налево и десять направо без единого строения — был раем для дикарей и нудистов. Любители дикой жизни могли спокойно разгуливать весь день голяком, прятаться от ветра в дюнах, купаться и загорать.
Жаркий и влажный климат. Загар ровный, золотистого тона без ожогов. Бойтесь коварной океанской волны. В отлив она уносит самых сильных пловцов без возврата, но в прилив могут купаться грудные дети.
Директор «Орла» Володя Лебедев выдал нам ключи от барака и занялся своим хозяйством. Жена Анна, шестилетняя дочка Марфа и я обошли бараки, встретили знакомых из Германии, чету Лешки Махровых из Гренобля, одинокого киношника Женьку Лунгина, «цветовода» Глиера. Мы сразу составили общую компанию и за обеденным столом, и на прогулках к океану. Вскорости к нам присоединился француз Жак, игравший на баяне и певший русские частушки. Я научил его одной:
Полюбила я пилота,
А он взял и улетел,
Яйцы свесил с самолета,
Разбомбить меня хотел.
Готовила «власовка» Клава, говорившая с ужасным украинским акцентом донбасского разлива. С ней работала пара добровольных помощниц из Германии, здоровенных девиц, приехавших на мотоциклах. Мне было смешно смотреть на эту троицу, потому что в «Третьем рейхе» расположение было иным — Клава чистила картошку, а кухней управляли немки. Николай Николаевич сидел на ступеньках своего жилья, прицепного вагончика с удобствами, единственной металлической вещи в деревянном лагере. Он скручивал вонючие сигареты из черного табака и внимательно рассматривал чистивших картошку грудастых и жопастых немок.
В день моего рождения, 9 июля, я попросил Клаву приготовить мне праздничный ужин и охладить водку на вечер. Праздник получился славный, все перепились и обожрались, баянист Жак упал на баян, русские начали драться. Глиер стукнул по уху Лунгину, отбившему у него немку, их растащили по кустам, где они заснули. После утреннего похмелья начальник лагеря сказал мне, что такой пьянки у него давно не было.
Дочка и жена загорели до черноты, их можно было легко принять за эфиопов. У загоревшей Марфы с особым блеском выделялись голубые глаза.
Мы прожили в этом лагере десять дней, потом сели на поезд в сторону Прованса.
Свободное копирование
