Где мы жили?
В секретных донесениях высших руководителей страны поражает не дубовый слог пролетарской мысли, а мелочное крохоборство валютчиков! — «реализация модернистских произведений», «зарубежный потребитель», «120 тысяч марок ФРГ»!
В державе с космическим бюджетом они без зазрения совести подсчитывают доходы с чужих графических работ.
Казалось, что в непреступной советской крепости появилась пара верховных валютчиков, тайно и беспощадно разлагавших бесплатные устои социалистического реализма и народного хозяйства.
Даешь чистоган и славу!..
Успех Михаила Шемякина в Париже был и легальным и доходным. Дина Верни не подвела советский Госбанк. Она взбаламутила стоячее болото парижской культуры. По самым скромным подсчетам первая выставка питерского босяка принесла 300 тысяч франков выручки, но денег художник не получил. Уютная и скромная жизнь, организованная Диной, мало прельщала удалых питерских эмигрантов. При беглом знакомстве с богатыми витринами легкомысленного Парижа питерская семья решила, что можно и нужно жить лучше и веселее. Они могли угостить человека пивом за свой счет, но хотелось угостить шампанским, на пол бросить десяток персидских ковров и сидеть не на пластиковых табуретках за десять франков, а в кресле Луи Каторз за сто тысяч. Прошедшая огни и воды Дина умела экономно жить, располагая большими средствами, но делиться с разбалованной питерской семьей она не собиралась. Метафизическая связь художника и галерейщицы портилась день ото дня. Бездушные деньги разводили замечательных людей для затяжной «холодной войны». Воевать с парижанкой было не очень просто, но потомок кабардинского князя, навязавший спесивому Парижу свое искусство, лихо бросился в неравный бой. Как водится на войне, воюющие стороны принялись лихорадочно вербовать союзников, сторонников и двурушников.
В начале 70-х политическая, общественная и культурная жизнь русской эмиграции прекратилась. Исчезли партии, кружки, газеты и масонские ложи. В одном «власовском подвале» собиралась кучка «солидаристов» из малограмотных красноармейцев и беглых колхозниц Курской области. Они дремали на скучных докладах платных активистов, выпивали рюмку водки с грабительской наценкой, и расходились по своим норам с листовками вместо денег. Единственная газета в Европе «Русская мысль» едва держалась на похоронных объявлениях, постоянно взывая к помощи благодетелей.
Известный литературовед Аркадий Белинков, сгоряча убежавший на Запад, метко заключает:
«Здесь моя жизнь занята препирательством с людьми, представление которых о России не выходит за пределы калужской средней школы. Разумнее было бы оставаться уважаемым писателем в Москве, чем ничтожным „тичером“ в Нью-Йорке».
Боевой учитель из Рязани Александр Исаевич Солженицын с его лагерными романами освежил загнивающую эмиграцию. Один за другим посыпались инакомыслящие танцоры, шахматисты, музыканты, философы, литераторы, живописцы, а с ними платные тусовки, листки, концерты, выставки, склоки, доносы, смерть.
Просторная и больная держава в отлив «третьей волны» бросала не только непокорных корифеев, но и сорняк советской культуры, сотни недозрелых и перезрелых артистов, постоянно воевавших за свободу творчества. В результате однобокого протеста в центре Европы образовался особый и добровольный концлагерь со своими ворами в законе и вне закона, нарядчиками, придурками, кумовьями и щипачами, совершенно несовместимый с ходом мировой культуры и лишенный товарной ценности. Новоявленные гении осаждали галереи, магазины, издательства Запада в несбыточной надежде загнать по дешевке свои изделия вне времени и эстетики.
Миша Шемякин, укрепившись в парижской торговле, вошел в эмигрантский ареопаг на правах нарядчика русских выставок. Эмигрантам, один за другим пребывавшим в Париж и обреченным жить в русском лагере, предстояло пройти весь табель о рангах, принятый в допотопные времена, чтобы попасть в ничтожную экспозицию, скажем «в поддержку детям политических заключенных в СССР и странах народной демократии»!
Тактика Дины Верни, лет сорок державшей торговый промысел в блатном мире искусства, не отличалась новизной. Она знала целебное действие денег и признание современников. На выставке московских художников 1973 года лихой кабардинец не был представлен. Обозленный Шемякин, в бараний рог гнувший нищих диссидентов, за кружку пива готовых продать родную мать, расставил свои сети. Подкупленные шпионы и наблюдатели, как навозные мухи, кишевшие над эмигрантским лагерем, распространяли сплетни, что Дина Верни не только «воровка, укравшая у гениального Шемякина сто тысяч франков», но и «кадровый разведчик КГБ», для чего есть «масса свидетелей».
Московский литератор Алесандр Глезер собирал загибы подпольного искусства, лишенного эстетической ценности.
Голосистый агитатор «литфронта», забубенный комсомолец и фарцовщик в 1967 году стал толкачом «деревни Лианозово», где оказался и я. Окрыленный политическим успехом выставки «12» в клубе «Дружба», где собралось множество иностранцев, приглашенных художниками, Саша так вознесся, что стал строить планы порабощения Запада, и в феврале 1975-го, после изнурительной «беседы» с властями вывез за границу (израильский вызов) сто картин подпольного искусства и еще пятьсот нелегальным путем.
С ним я цапался не раз. Сразу после выставки «12», где я принимал участие, мы не сговорились о ценах и разошлись по своим углам.
Мой ангел хранитель шепнул, что союз с таким агитатором кончится полным провалом. Сашка катил «политику» на «искусство», думая, что таким путем можно пролезть в мировую культуру. Даже его торговля была в корне порочной. Вместо того чтобы выставлять лучшее андеграунда, он выставлял все без разбору, без всякого понятия о стиле, моде и конкуренции. Он предлагал подпольные картины, как предлагают березовые веники на базаре. Западный капиталист и эстет с удивлением смотрел на такого продавца и шел дальше.
Свободное копирование
