В середине мая 1967 года Холин, уставший от зимней спячки в подвале, позвал меня на «отдых» в Крым.
Из Симферополя разбегались дороги по волшебным уголкам побережья: Алушта, Артек, Гурзуф, Массандра, Ливадия, Гаспра, Симеиз, Мисхор.
На остановке троллейбуса номер 52 начинался кадреж отдыхающих чувих. Кадрить блондинок из Барнаула и брюнеток из Конотопа Холин умел, как никто. От его кобелиного гипноза сдавались самые неприступные кадры. «— Ой, вы поэт! — таяла сибирячка. — А Евтушенку знаете? — Знаю, дуся, живем в одном высотном доме, — деликатно чеканил Холин. — Я вам все расскажу на веранде с калиткой. — Ой, правда?» и плелась за ним, как телка за ведром.
Я его спрашивал, как же так получается — одним взглядом снять бабу, а он, лукаво ухмыляясь, отвечал, что, «глядя на нее, даже палка у забора вставала!».
Будучи внештатными артистами, мы не имели права на заслуженный отдых организованного климата и работали дикарями без печки и воды, в ужасной тесноте татарского сарая, под грохот морского прибоя. Пляж на весь день в уютной бухте, а ночью молодецкая ебля на ржавых раскладушках сезонных рабочих.
«Касаемся лепестков и проникаем в глубь этого охуительного царства», — записывал поэт в тетрадку.
Раз в десять дней меня принимала Наталья Пархоменко. Однажды в начале июня она мне объявила:
— Я беру тебя с собой на Кавказ, ты будешь носить мой тяжелый чемодан.
Свободное копирование
