Потом вдруг, ни с того, ни с сего, как сирена, Оливия, единственная кроме меня итальянка в нашем преимущественно пуэрториканском доме, решила стать моей подругой и начала рассказывать мне свою жизнь эпизод за эпизодом. Оливия была типичной старой девой. Ей шел седьмой десяток, она была невысокая, похожая на бетонный блок. Волосы выкрашены в сине-черный цвет, одета в театральную черную накидку до щиколоток и красный берет из шотландки. Всегда с двумя хозяйственными сумками, свисающими с ее рук, может быть для баланса. Это было лето перед выпускным классом Джейсона, мне должно было исполниться тридцать пять. Вот тогда Оливия решила каждый раз, когда я прохожу мимо ее квартиры, открывать дверь и приглашать меня войти, чтобы рассказать историю ее жизни.
Ее квартира сверкала белизной и пахла газом. Пластиковый плющ обвивал ее окно и пластиковые птицы были приколоты к лозе. В прошлый раз она даже не предложила мне растворимого кофе до того, как начала говорить, как будто воздух застрял в груди, и я знала, что вечером мы дойдем до смысла истории.
«Моя жизнь, - сказала она, - была разрушена. Видишь эти черные туфли? Ортопедические. Ты замечала как я хожу? Медленно, как тикают часы. Дети дразнили меня по дороге в школу. Я не могла держаться прямо. Не вышла замуж из-за ног. Знаю три языка, но нигде не была. Я отказалась от религии, потому что мне очень горько.
Я думала, этот рассказ доведет ее до слез, но видимо, она давно перестала плакать.
Той ночью я проснулась от щебета птиц и истеричного хлопания крыльев. Воробей бился в моей гостиной, стучал в стены, колотил головой в потолок. Я не могла на это смотреть и сама не могла поймать его. Я позвала Джейсона.
Он загнал птичку на нижнюю полку книжного шкафа, вытащил ее и держал, сложив руки ковшиком. Он посмотрел на нее, погладил по головке, высунул руку в окно и птичка улетела.
Когда я снова легла, то не могла уснуть. Продолжала думать о птицах, вылетающих из гнезд. Летающих и попадающих в ловушки. Верить, что калека. Руки, выпускающие в окно. Потом подумала про Оливию, как ноги испортили ей жизнь. Нет. Она искалечила себе жизнь своим отношением к ногам.
Половину своей жизни, фактически с дня беременности, я думала, что рождение Джейсона остановило мое развитие. Но это однобокий взгляд. С другой стороны, ребенок обогатил мою жизнь, а может и уберег от еще больших проблем. С ребенком, о котором надо заботиться, неважно насколько он случаен, я должна была, по крайней мере, одной ногой всегда стоять на земле.
Может, это и хорошо. Не будь я матерью на пособии, может быть не было бы у меня возможности учиться в колледже. Может сейчас я бы чувствовала себя намного старше, если бы не имела ребенка, потому что будучи вынужденной быстро взрослеть, я протестовала и оставалась ребенком еще дольше. Это внесло свою долю в мой богемский стиль жизни (который, к сожалению, противоречил духу середины восьмидесятых) и нехватку денег (то же самое), но это тоже поддерживало во мне наивность. Мои подруги были из тех, кто планировал к сорока пяти годам купить «Харлей и Давидзон», мои же интересы требовали веселья и ничего больше.
Разрушил Джейсон мою жизнь или обогатил ее – это мой выбор. Вы просто получаете нечто от жизни, неподвластное вам, так лучше учитесь у этого, чем зависеть от него, как Оливия сгорала от гнева и горечи в своей стерильно белой квартирке с приколотыми к окошку птичками.
Свободное копирование
