Глава пятнадцатая
Когда мы к девяти вечера добрались до родительского дома, cтало темно до черноты и кончился дождь. В окне мы увидели мать, через секунду она уже была у дверей. Не дожидаясь когда мы выйдем из машины, она начала говорить.
«Наконец-то. Как погода?»
«Не сомневаюсь, что она все три часа просидела у окна», - прошептал мне Джейсон.
«Только дождь», - сказала я.
«Но всю дорогу?»
Джейсон вприпрыжку поднялся по холму к входу, где за матерью уже стоял отец. Мать поцеловала Джейсона, пока отец пожимал ему руку, положив другую на плечо, которое было выше его самого. «Студенческий ребенок», - сказал отец, потрепав его. Это трио в дверном проеме на расстоянии длины газона вызвало у меня странное чувство. То ли одиночества, то ли тоски, по крайней мере, напомнило, что все меняется.
Мы вошли в дом и я почувствовала себя провидицей. Я точно могла предсказать, что произойдет в следующие полчаса. Мама задаст миллион вопросов о поездке, как будто мы проехали полмира, залитые водой. А мы всего лишь два с половиной часа ехали на север из Манхеттена под дождем по скоростной дороге. Джейсон отрежет себе кусок чего-то, испеченного по такому случаю, съест и отправится в игровую комнатку на чердаке, также известную как его комната. Диван-кровать уже будет разложена. Он вынет из рюкзака свою научно-фантастическую книжку, ляжет в постель с пультом от телевизора и таким образом устроится на ночь. С тех пор, как он подрос, приезжая к бабуше с дедушкой, он ищет уединенный уголок, как кот. Дома, в Нью-Йорке, из-за того, что квартирка наша была очень мала, он или запирал дверь своей комнаты, или шел в польский бар в паре кварталов от нас. Там он играл в шахматы со старым румыном, который вместо шляп носил бумажные пакеты, или играл в пул на бильярде. Играл часами, пока мог занимать стол. Это ужасно?
У моего ребенка не было уютной комнаты с семейными портретами на стенах, не было клана братьев и сестер, воюющих за место на диване. Нет. У моего сына была только я. Более того, у меня были только сын и кошка по имени Лу для компании. И теперь, ввиду надвигающегося отбытия в комнату на втором этаже, я обдумывала более серьезное, глубокое и постоянное расставание – отъезд в колледж завтра. И что? Что за переживания? Не трясла ли я кулаками мечтая об одиночестве в собственной квартире? Не грызла ли удила в ожидании дня, когда мне не надо будет заботиться о вызывающем чувство вины ребенке? Потом как вспышка света, поразила недавняя картинка. Он ждал, чтобы я вышла из машины и он смог пойти со мной за руку. Я драматизирую. Я не могу ничего исправить. Вот что в результате со мной творится. Впрочем, это у меня в крови.
Все шло как было предсказано и когда Джейсон вышел, отец снова переключился на телевизор, а мы с матерью сели на кухне попить чаю. Она размешала в чае немного молока и сказала: «Мои молитвы услышаны».
«Ма, ты, правда, молишься?»
«Конечно. Ты думаешь, кто я? Конечно», - сказала она обиженно.
«Ну, знаешь, некоторые не придают им значения, для них это лишь слова. Я просто спросила, что это значит для тебя».
«Каждый вечер я молилась, чтобы Джейсон получал только пятерки и получил стипендию. Потом, когда он получил, я сказала себе, что прочту еще много раз «Отче Наш» и не помню сколько «Аве Мария». Я молилась, чтобы у тебя все хорошо было с писательством и не просила ничего для себя. Только, чтоб Бог дал мне силы».
Это откровение меня немного шокировало. Я знала, конечно, что мать верит в Бога, не раз слыша от нее «Смотри, Бог накажет», когда к примеру, роняла галлон молока на ногу. А также ее обрашение к святому семейству: «Иисус, Мария, Иосиф, если вы, дети, не заткнетесь, я вас убью». Но никогда не ходила в церковь, кроме как на крещенье и похороны. Говорила, что священники в основном ирландцы и падки до денег. А теперь я вспоминаю, что у нее на столбике кровати висели четки, которые я считала просто украшением как и распятие над кроватью.
Теперь я представляю мать - лежащую на спине маленькую леди (она уменьшилась на пару дюймов со времен моего детстсва) с большим носом и волосами скорее розовыми, чем коричневыми, потому что седые волосы не принимали краску, прижимающую четки к плоской груди, молящуюся за меня, Джейсона и остальных членов семьи ночь за ночью, год за годом. Я поняла, что мне повезло. За многих ли матери молятся каждую ночь? Однако, зная ее, могу предположить, что не за то она, видимо, молилась. К примеру, когда я сказала, что хочу в колледж, услышала в ответ: «Я думала, ты хочешь работать». Но позже подумала, что может быть в этом и есть большой замысел, что в самом начале конец уже предопределен и мы ничего не можем изменить. Мы не можем изменить ход событий, но можем многое сделать с нами самими. Все определяется нашим отношением к жизни. Сейчас мне кажется, что мать смотрит на меня как на язычницу. Она говорит: «Не сомневаюсь, ты даже не помнишь свои молитвы».
«Я помню», - ответила я.
Теперь Джейсон пошел через кухню чистить зубы, но был схвачен из засады матерью, вернувшейся на землю к своей роли матери-кормилицы. «Я купила тебе суп, знаешь, большую упаковку – она экономнее, шампунь, зубную пасту, ватные палочки, крем для бритья, пару тетрадей, ручки, носки, трусы. Что-нибудь еще нужно?»
«Нет», - сказал Джейсон.
«Нет», - сказала я.
«У тебя есть простыни, полотенца, подушка?»
«Да», - сказал Джейсон.
«Да», - сказала я.
«Плащ, сапоги?»
«Нет», - сказал Джейсон, хотя я собиралась ответить да. «Я не ношу плащ и сапоги», - сказал он. Вот в чем разница между ним и мной. Я буду врать на все 100% только бы мать от меня отстала, Джейсон же только на пятьдесят. Вот он и вынудил ее продолжать.
«Что? Ты заболеешь и умрешь. Что ты будешь делать в дождь?»
«Утону», - сказал Джейсон, и я засмеялась.
«А ты, - сказала мать, - видимо не заставляешь его».
Я лишь пожала плечами. Это старый спор. Хорошая мать, плохая мать. Что хуже: быть под излишней опекой и вечно в статусе ребенка или почти полное пренебрежение, вынуждающее самого отвечать за себя. Я пренебрегаю Джейсоном до безразличия? Не думаю. Это просто наш образ жизни. Мы начинали как один ребенок, воспитывающий другого.
Свободное копирование
