С тех пор не слишком много изменилось, хотя мне скоро тридцать шесть. Я обратилась к истокам и спросила однажды Джейсона, когда мы обедали неподалеку от нашего дома в центре Нью-Йорка. Я мазала хлеб маслом, а Джейсон топил соломинкой кубик льда в стакане кока-колы. Он был уныл и необщителен, обычное состояние с тех пор, как он начал покрываться угрями год назад. Ему было пятнадцать тогда.
«Ты бы хотел иметь настоящую мать?» - спросила я.
Он улыбнулся. «Мы больше похожи на соседей по квартире, чем на мать и сына, правда?»
«Да, - сказала я с испугом слушая то, что часто думала про себя, - но ты хотел бы более нормальную семью?»
«Нет, - сказал он, - так лучше».
Может он хотел, чтобы я заткнулась, а я продолжала спрашивать в поисках истины или утешения. «Будь я нормальной матерью, - помогла я ему, - я бы не давала тебе играть в пул у Стеллы».
«Да».
«Или оставаться дома после школы, когда ты в таком настроении».
«Ага, и заставляла бы каждый день застилать кровать».
«Но зато готовила бы завтраки и обеды».
«Это точно».
Мы вместе ходили в бакалейный магазин и он готовил наравне со мной. Хотя его репертуар ограничивался тако, гамбургерами и замороженными обедами (для него, не для меня), тогда как я в хорошем настроении была неплохим поваром. Половину наших трапез были как этот обед: мясо, картофельное пюре и овощи за два доллара девяносто пять центов. Или мы брали на вынос в китайском ресторане за углом или в пиццерии Пита на 14-й улице.
«Ты все еще доволен?»
«Ма, ты хорошая мать», - сказал он.
Может он сказал просто, чтобы пощадить мои чувства, но выглядело это правдиво. Джейсон, я поняла, стал моим другом. Это началось с переездом в Нью-Йорк. Мы не знали никого, кроме друг друга, впервые в жизни я не могла забросить Джейсона к матери и его верность перешла с нее на меня. Может это началось, когда мы, услышав ночью выстрелы, переговаривались в темноте через стенку, разделявшую наши комнаты. «Ты слышишь, ма?»
«Да».
Мы обошли весь город, ходили на двойные сеансы в кино, покупали вещи в благотоворительных магазинах, разглядывали людей на улицах. Мы держались за руки везде, куда ходили. Когда мы были вместе, мужчины с грозными глазами и звериным рыком не покушались на меня из уважения к молодому человеку или, может, материнству.
Когда я обнаружила шикарный бар в паре кварталов на запад от нас, с портретами Аль Пачино и Френка Синатры на стене, то стала заходить туда попить пива, Джейсона хозяин угощал кока-колой с чипсами. Джейсон, когда ему было десять лет, научился играть в пул и по вечерам в пятницу мог иногда по два часа держать стол. Но после семи-восьми месяцев такого товарищества я познакомилась с Нигелем. Художник, старше меня на одиннадцать лет. Он бывал на вечеринках с Джоном и Йоко и жил в отеле «Челси», где Сид убил Нэнси. На меня это произвело впечатление. Он носил с собой фотоаппарат и щелчком затвора документировал каждый мой вздох, хмурый взгляд, взрыв смеха . Я возместила убытки косметическим компаниям за все те годы, что не пользовалась их продукцией, став двадцативосьмилетней Барби, болтающейся по клубам.
Джейсон ненавидел Нигеля. Может потому, что он был чокнутым. И выглядел таким. У него были белые стоячие волосы и сильно выпученные голубые глаза, всегда жесткие. Он страдал каким-то страхом расставания, потому не спускал с меня глаз. Тогда это было хорошо для меня, потому что означало поддержку в случае, если я брошу работу секретарши, на которую пошла, чтобы прокормиться, пока я упрямо продолжала писать свои короткие стихи, типа «Крашу лиловым волосы, глаза и губы. Щеки крашу голубым. Превращаюсь в синяк ради тебя». Еще у меня была тетрадка с граффити для будущих ссылок. «Лижи меня, ешь меня, заставь выписать фальшивый чек. Лексингтон Авеню Линия. Улица Канальная, 1979». Может я так люблю эту строку, потому что Нигель мог написать ее. Этот парень был неистовым алкоголиком, швырявшим деньги как туалетную бумагу. Так однажды закончились деньги за проданную им картину. Мы вынуждены были съехать с шикарного чердака, который он сдал в субаренду, а я получила работу машинистки на компьютере на три вечера в неделю.
Пока что бедный Джейс подвергался остракизму в школе, где учились одни китайцы, где он блистал на уроках, но не имел никакого общения, кроме того, что по дороге в школу заходил на почту купить первые выпуски марок, которые потом продавал детям с некоторой прибылью. Вскоре, впрочем, лишившись субаренды, мы переехали в пустой дом, которому было двести лет. Это была просто заброшенная строительная площадка. Мы планировали его отремонтировать, но пока спали возле мешков с цементом, поднимались по ступенькам из бетонных блоков и мыли посуду из шланга, подвешенного над сливом в полу. Джейсон познакомился здесь с двумя мальчиками, Джуно и Амосом, детьми скульпторов, которые пару месяцев жили в вагончике-прицепе на улицах, остальное время года - в землянке в Нью-Мексико. Так что у него с новыми друзьями было нечто общее. Они начали чистить ботинки в барах, чтобы иметь карманные деньги, а я в тех же барах распутничать с Нигелем, и мое предчувствие насчет использовать мужчину и ускользнуть сбылось. В конце концов в баре за углом появилась цыганка-гадалка, которая за пять долларов бросила три пирамидальных кости и сказала, что я должна бросить Нигеля. «А кто этот мальчик?» - спросила она. «У него светлые волосы и светлые глаза? Он плачет по тебе. Один. Этот человек съест его заживо. Оставь его и иди с этим мальчиком. В этом твое спасение».
Я последовала ее совету и мы с Джейсоном бросили Нигеля. Но он оказался не из тех, от кого легко убежать. После переезда в нашу квартиру – скворечник на пятом этаже без лифта на углу авеню А в Ист Вилладж, Нигель звонил каждую минуту, потом стал появляться после полуночи и кричать в окно: «Беверли, Беверли, я люблю тебя, дрянь ты этакая».
Но в конце концов он исчез, как кошмарный сон, и я решила, что должна снова встать на верный путь.
Свободное копирование
