Весной многое изменилось. Баб, профессор, поставил мне пять с минусом и я послушала несколько полезных тем в коррекционном классе. Таких, как использование соединительных слов «поэтому» и «следовательно» в письменных работах. За ними не должен следовать окончательный вывод, потому что выводы поверхностны и хрупки. Еще, я больше не видела ту беременную девочку и почти о ней забыла, когда обнаружила ребенка, изо всех сил бегущего вниз по холму и через поле. У меня поднялось настроение. Это все, что я могла сделать, чтобы не закричать. «Давай, парень, давай», - молилась я, чтобы у него получилось. И за беременную девочку тоже молилась. Потом, через несколько дней, у меня украли «кекс». Я прокляла мою паршивую удачу. Я укоряла себя за беспечность, что никогда не запирала машину, оставляла ключи на полу.
Отец разослал информацию о «кексе» всем постам и чудесным образом через неделю ему позвонил полицейский из Бриджпорта, в семидесяти милях отсюда, и сказал, что забрал «кекс» из гетто «Ворота ада». Ключ, видимо, сделанный в мастерской, был в замке зажигания, а собственные ключи так и валялись на полу. Через пару недель все в точности повторилось. «Кекс» был украден, найден в Бриджпорте и возвращен.
Я сочинила историю, потом поверила в нее. Девушка бросила школу после того, как родила ребенка и ее недалекие родители заставили отдать ребенка на усыновление. Ее бойфренд в тюрьме. Он увидел каким-то образом «кекс» и сделал ключ. Потом, когда выдалась возможность, вылез через окно бойлерной, пробежал вниз по холму, потом через поле, угнал мою машину, доехал до Бриджпорта, где живет девушка. Его поймали, но он смело сделал то же самое. В этот раз «кекс» нашли, но парня не поймали. Он с девушкой, которая считает происшедшее самым лучшим, что с ней было за всю ее жизнь. Хотя на самом деле это самое худшее. На самом деле она вероятнее всего снова залетает в это самое время.
Интересно, получается, что «кекс» - автомобиль побега. У меня это связано с беременностью и преждевременным окончанием детства, которое длилось вечно, потому что не завершилось. Может так, может нет. Только время покажет, но пока я доказала, что жизнь можно изменить.
Я подружилась с разными людьми. Первой была Салли Даммерстон, она стала моей лучшей подругой. Это была еще одна мать-одиночка в нашем блоке, у нее было две дочери. Когда мы познакомились в первую же неделю учебы, она отрекомендовалась так: «Привет, я тоже женщина переходного периода». Женщины переходного периода – это категория, в которую университет поместил нас, матерей-одиночек, таких было около дюжины. И тогда я подумала, тот, кто представляется категорией - не та личность, с которой мне хотелось бы сказать пару слов. Кроме того, все в ней говорило о том, что она заводила. Но Джейсон и ее страшая дочь Элизабет были хорошоми друзьями из-за чего мы часто встречались. Однажды вечером мы напились и я соблазнила Салли впервые в жизни попробовать травку. После чего она созналась, что не только Женщина Переходного Периода, но и Дочь Американской Революции, от чего мы хихикали минут десять, не меньше.
Мы с Салли объединились с нашими детьми в одну семью. Вместе готовили обеды, а кушали больше в ее доме, потому что там была столовая с пианино, на котором она играла Шопена, канделябр и матерчатые салфетки. От нее я узнала о БАСП – белых англо-саксонских протестантах. Я говорила ей «Но что ты хочешь?», она отвечала «Не имеет значения» или «Как тебе угодно» в то время, как это имело значение. Я уловила, что надо спросить четыре-пять раз, чтобы услышать правду, потому что еще раньше Салли поняла, что говорить правду невежливо. Она была со всеми вежлива, всем улыбалась, даже множеству занудных, уродливых, одиноких профессоров, которые могли заявиться хоть утром, хоть днем, хоть вечером без звонка, чтобы зажечься улыбкой Салли и умиротвориться ее вежливостью. Я точно знаю, что некоторые из них ей были неприятны из-за самодовольства, напыщенности или глупости. Однако она предлагала им вино или пиво, ставила на стерео Линду Ронстадт и притворялась, что слушает их тоже. Если наши дети вели себя как идиоты, она говорила: «Вот, дети...», тогда как я говорила: «Заткнитесь».
Когда Салли закончила, за год до меня, мы с Джейсом расстроились, но компенсировали это. Мы не расстались, потому что они переехали всего лишь в Нью-Хевен и я, попросив руководство института, получила разрешение жить в ее доме, значительно большем, чем наш. Потом я позвала двух бывших студентов в соседи. Оба по имени Джеймс, большие и добрые как голден-ретриверы. Я познакомилась с ними на курсе под названием «К социалистической Америке» и после выпуска они остались, чтобы основать политический журнал. Это были такого типа люди, которые распространяют листовки, бегают по университету в поисках несправедливости или дискриминации. Они напивались с друзьями, до зари сравнивали демократию и социализм, бросались словами вроде «гегемония» и заканчивали пением «Мы преодолеем» на рассвете. У них были сотни друзей, заходивших к нам в дом. Два или три оставались на пару месяцев. Мы устраивали большие обеды и многолюдные танцы, которые выплескивались на улицу. Мы распевали в машине с Джейсоном по дороге в магазин или прачечную. Мы изображали семью ковбоев за обедами. Иногда читали стихи при свечах за десертом. Иногда задвигали обеденный стол в угол и мы с Джейсом учили остальных танцам из фильма «Лихорадка субботнего вечера», которые запомнили, посмотрев это фильм раз пять.
Как в 1971 году, когда ко мне переехала Фей, это была сбывшаяся мечта. Двое ребят живут в нашем доме, играют с Джейсоном в баскетбол, читают ему сказки не хуже любого отца. Плюс, они не носятся со мной только за принадлежность к рабочему классу, но испытывают неловкость из-за своих социальных преимуществ, а еще очень любопытны насчет меня и моей семьи. «Твоя мать голосовала автоматически как отец или имела собственное мнение? На ее фабрике есть профсоюз? Что думает твой отец о твоей жизни с двумя ребятами?»
Свободное копирование
