Когда прокричали «Подъем», я сел на своей койке, но в голове вновь застучало, и мне пришлось двигаться очень медленно. Когда они увидели, что я едва держусь на ногах, то решили освободить меня от прогулки. Я обнаружил, что могу есть свой хлеб, хотя в это же время меня одолевал как острый голод, так и приступы тошноты одновременно. Горячий чай, кажется, помог моей голове. Я решил взглянуть на свои голени. Одна была покрыта багрово-синюшными шрамами. Другая намертво слиплась запекшейся кровью со штаниной, и я решил ее не трогать.
Когда аэродинамическая труба начала набирать мощность, меня пронзила судорога. Я боялся, что этот рев повредит мою голову. Когда же он достиг наивысшей точки, я внезапно почувствовал облегчение. Мне ужасно хотелось плакать, но, черт возьми, я не мог позволить им увидеть себя плачущим. Я подумал – давай, быстро, какую самую яростную песню ты знаешь? Затем я, хромая, принялся ходить взад-вперед по камере, чувствуя себя все сильнее по мере того, как онемение в нижней части моих ног спадало. И я запел:
Roll! Оut! The barr-elll!
We'll have a barrel of fun!
(Давай! Выкатывай! Бочку!
У нас будет целый бочонок веселья!)
Ревел я в полный голос.
Roll out the barrel!
We've got the blues on the run
(Выкатывай бочку!
И будем веселиться!)
Классная песня! Песня, в которую я верил. Я ощущал сильные позывы к тому, чтобы разрыдаться, идущие откуда-то изнутри, но я загонял их обратно своей песней.
Zing, boom, tararrel!
Ring out the song of good cheer!
(Бах-бабах, тратата!
Выкатывай песню хорошего настроения!)
Маршируя по камере, словно барабанщик на параде, я бросал руку вверх-вниз, держа в ней невидимую палочку. Наплевать, если они смотрят. Пусть глядят. Я пристально уставился в глазок, дождался, когда он откроется, и заставил себя растянуть свой рот в широкой улыбке, в то время как пораженный глаз охранника смотрел на меня.
Now's the time to roll the barrel,
Because the gang's! All! He-e-e-re!
(Настало время выкатить бочку,
Потому что наши, все, уже здесь!)
Я был уверен, что охранник войдет. Но этого не произошло. Тогда я впервые понял, что в основе запрета говорить и петь была инструкция не дать другим заключенным услышать меня. С этого момента я стал петь не таясь, когда шагал в сторону двери – до тех пор, пока аэродинамическая труба не замолкала.
Внезапно дверь открылась, и в камеру вошел врач.
- Что там у вас с головой? – прокричал он сквозь рев трубы.
Я прокричал ему свой ответ. Он подозвал охранника, и меня вывели из камеры на металлическую дорожку, где было больше света, и закрыли дверь от шума.
Я объяснил, как мог убедительнее, что у меня старинное заболевание, которое передавалось каждому члену нашей семьи, вызываемое переохлаждением. Историю я придумал. Я заявил, что не знаю, насколько это было правдой, но двое моих двоюродных братьев умерли, как говорят, от воспаления мозга, после того, как у них выпали все волосы. По этой причине в семье мы всегда носили головной убор в холодное время года. Я сказал, что когда меня арестовали, на моей голове была шляпа, но потом ее забрали. Вероятно, я звучал очень убедительно. Может быть, мое общее полуживое состояние этому помогло.
Свободное копирование
