Однажды утром, когда я, спотыкаясь, вошел в камеру, в ней было так холодно, что изо рта у меня шел пар. Мне понадобилось ускорить свои шаги, чтобы согреться, но я продолжать сильно терять в весе из-за мизерных рационов, и в моем теле было все меньше топлива, чтобы поддерживать в нем тепло.
Однако, несмотря на все эти растущие опасности, которым подвергалась моя выносливость и мой разум, я все еще верил, что найду некий способ урвать немного сна - и это поможет мне продолжать выживать несмотря на все то, чему меня подвергали.
Сидоров выложил передо мной набор фотографий. На них были в основном советские флотские офицеры, в форме. Он принялся показывать их мне во время допросов, одну фотографию за другой, требуя, чтобы я идентифицировал этих незнакомых мне людей и ругаясь, когда я говорил, что не знаю никого из них.
Снова и снова, одни и те же фотографии, сделанные тайком на улице или сделанные в студии, незнакомые лица – одно за другим. Снова и снова, плюс острое чувство надвигающейся расправы, подходящей ко мне все ближе и ближе. «Я даю тебе еще один шанс. Мы знаем, что ты знаешь некоторых из этих людей. Укажи тех, кого ты знаешь! Фотографии сделаны в 1945. Почему ты отрицаешь, что знаешь этих людей!»
Мой ответ: «Я отрицаю».
Подпись протокола.
Сидоров указывал мне, и он был прав, на мою хорошую осведомленность о советских военных кораблях и самолетах. Он нередко проверял меня, задавая вопросы про тоннаж, вооружения, и т.д. Не знаю, было ли это глупо, но я отвечал ему подробно. Если агенты в посольстве, а также, как выяснилось, уборщица и многие другие докладывали о моих разговорах и интересах, то не было смысла отрицать, что меня интересовали вооружения, особенно военные корабли. Это было моим хобби, и все в посольстве знали об этом. Сидоров заявил, что книги, которые я брал в посольской библиотеке, такие как «Военно-морской флот», «Все военные самолеты мира» и т.д., безусловно, характеризуют меня как шпиона, и он ни за что мне не поверит. Я пытался объяснить ему, что в свободной стране вы можете купить такие книги в любом книжном магазине. Я рассказывал ему, как тысячи подростков в Штатах заучивают в подробностях сведения о самолетах и кораблях, так же как другие тысячи – подробности бейсбольных матчей; но он лишь обвинял меня во лжи, которой я пытаюсь прикрыть свою «продемонстрированную антисоветскую деятельность».
Затем, около трех утра, Сидоров снова положил фотографии на мой маленький столик и прокричал, из другого конца комнаты, чтобы я продолжал их рассматривать до тех пор, пока не буду готов признать, что на них есть люди, которых я могу опознать. Я вздохнул, нагнул голову и принялся переворачивать фотографии. Я произнес: «Это бесполезно, мы это уже делали много раз. Я никого не могу опознать. Ни одного!»
Я продолжал переворачивать фотографии, безмолвно, одну за одной, лицом вниз, после того, как просматривал их. Я не заметил приближения Сидорова – до тех пор, когда уже было поздно защищаться, подняв руки или отклонив голову. Его кулак жестко вошел мне в скулу – с силой, достаточной для того, чтобы выбросить меня со стула на пол. От шока, последовавшего за ударом, моя голова кружилась. Я лежал на полу, неподвижно, закрывая руками глаза. Моя голова все еще гудела внутри от удара. До меня донесся лай Сидорова: «Врешь! Врешь! Врешь!». Он подошел и встал надо мной, в то время как я лежал, подтянув ноги к голове, в углу комнаты. «Вставай!» - орал Сидоров. «Вставай и пересматривай их снова и снова, пока не поумнеешь и не признаешься, что ты его знаешь!»
«Кого? Кого? - кричал я ему в ответ, все еще лежа на полу. – Я никогда не видел никого из них! Никого!»
Внезапно я почувствовал, как мне показалось, что моя правая голень раскололась, словно орех. Я сел и схватился за нее, почти крича про себя, когда тяжелый носок высокого ботинка Сидорова ударил по другой голени. Я почувствовал, как меня выворачивает наизнанку, но в моем животе не было ничего, что могло бы выйти наверх. Каким-то образом я оказался в результате на четвереньках. Мои глаза слезились и болели, и я едва заметил, как ботинки Сидорова остановились на ковре сбоку от меня. Я боялся, что он ударит снова. Я знал, что второго удара, поверх первого, я не перенесу. Тогда я изо всех сил кинул свое тело вперед, стараясь встать, тяжело и сбивчиво дыша, удерживая слезы и изо всех сил стараясь не закричать.
«Фотографии!» - заорал Сидоров. И, будучи едва способным их видеть, я снова склонился над ними. Я начинал верить, что среди них есть кто-то, кого я могу распознать. Но также я знал, что повторяемые утверждения Сидорова о том, что я знал кого-то среди этих людей, могли заставить меня поверить в это, даже в том случае, если это было неправдой. Я дал себе слово не попасться на эту удочку. Мои руки тряслись от боли и ярости, но я начал снова просматривать фотографии – так быстро, как только мог, узнавая некоторые улицы и дома, бормоча: «Я стараюсь, я стараюсь изо всех сил». Сидоров шагал взад-вперед по комнате. Я склонился над фотографиями еще ниже - так, чтобы он не видел моего лица. В это время я постарался собраться. Постепенно у меня получилось замедлить сердцебиение и взять под контроль свое дыхание. Теперь я действительно внимательно всматривался в фотографии. Я подождал, пока Сидоров устанет от ходьбы и усядется в свое кресло. Затем я взглянул ему прямо в глаза и улыбнулся своей широкой улыбкой. Я произнес: «Может быть, у вас найдутся фотографии получше?»
Его глаза еще больше сузились. Я рисковал снова нарваться на его кулак или ботинок, но я также понимал, что это был тот самый момент, когда мне нужно было показать ему, что он не выигрывает. Сидоров не поднялся со своего кресла. Он не стал кричать. Он просто смотрел на меня. Думаю, что в этом взгляде должна была быть слабая тень восхищения.
Вернувшись в мерзлую камеру, я закатал штанины и осмотрел свои голени. Левая была ярко-красного цвета, на ней были видны шрамы от побоев. Кожа на правой была содрана, и когда я приподнял длинные тюремные штаны, часть запекшейся крови отслоилась, и она вновь начала сочиться тоненькой струйкой. Я вымыл свои голени под холодной водой. Кажется, было около шести утра. Голова моя тяжело гудела. Я дрожал, меня мутило. Я залез под одеяло, страстно желая, чтобы еще оставалось время для сна. Некоторое время моя гудящая голова не давала мне заснуть, и я видел пульсирующий свет. Затем я провалился в сон, и проспал наверное минут десять или двадцать перед тем, как задвижка открылась и этот мерзкий, гадкий ублюдок стал орать на меня.
Свободное копирование
