Через несколько дней, утром, нас построили, вызвали по фамилиям 400 человек и под конвоем отвели на фабрику Асмолова для дальнейшей отправки в центр России. Здесь мы очутились под крышей, можно было всегда выпить воды — то, чего не было в лагере, и рабочие нас кормили; чем кормили.— вопрос другой, но кормили два раза в день и сытно. На фабрике мы пробыли 3-4 дня, к нам добавили еще несколько десятков человек, отвели на товарную станцию, погрузили по 40 человек в вагоны, но двери в вагоны не закрывали. Конвой был из молодежи, среди них было много учащихся из старших классов средних учебных заведений, и их отношение к нам было неплохое. Перед утром прицепили паровоз, и мы поехали. Я заснул и проснулся, когда было совершенно светло — эшелон стоял. Было хорошее весеннее утро. Мы стояли на станции Аксай, кругом раскинулись станицы Вессергеневская, Заплавская и др. все это было наше и... не наше. Приходилось ждать такого момента, когда опять можно будет продолжать борьбу с интернационалом. Вместо нашего непортящегося паровоза к 11 часам подали другой, и к часу мы приехали в Новочеркасск. Мне казалось, что все жители Новочеркасска вышли встречать наш эшелон; какие тут были сцены, да и не удивительно, ведь мы уходили навсегда! Я состоял в группе из 4-х человек, из которых один был жителем Новочеркасска. Ему столько принесли еды, что нам хватило до Рязани и мы еще подкармливали двух конвоиров, которые, между прочим, сами по дороге куда-то сбежали, а в Новочеркасске же сбежало 35 человек. В дороге нам все же давали еду: сушеную рыбу и кусок хлеба из чего-то. Часа через три мы тронулись и... прости-прощай, Родимый Край!..
На станциях было что-то ужасное: тысячная серая масса мешочников ехала на юг за хлебом. Поезда были облеплены, как в первые дни революции, когда солдаты, бросив фронт, разъезжались по домам; многие из них падали с вагонов и гибли под колесами. А сколько гибло при переезде мостов, когда люди вовремя не пригибались. Следы войны были еще видны, и каждая станция, каждый разъезд что-то напоминали.
Ехали очень медленно и только на другой день добрались до Миллерово. Здесь было совсем что-то неописуемое из-за большого количества мешочников. Наш эшелон загнали в тупик, от конвоя мы узнали, что уедем только ночью, так как будет проезжать Троцкий, и всякое движение между Воронежем и Ростовом будет прекращено. Но мы могли выйти из вагонов и погреться на солнышке. К нам стали подходить местные, одни относились дружелюбно, другие враждебно.
Я с сотником Цыганковым расположились на траве. Разговор сводился к тому, что же нам делать? Оставаться здесь не было смысла, так как доходили слухи, что неминуема война с Польшей и что в Красную Армию пошли служить многие старые генералы с генералом Брусиловым во главе, что большевики недолговечны, поэтому для нас центр России более желателен, а там будет виднее.
Цыганков на солнышке уснул. В это время ко мне подошла красивая девушка, рослая, с черными глазами и густыми косами и начала меня уговаривать оставить эшелон. Она предлагала забрать меня к себе в село, что в 18-ти верстах от станции. Отец ее — бывший кавалергард; он был сверхсрочным вахмистром, затем перешел в жандармский эскадрон и там служил вахмистром подпрапорщиком. Он женился на петербургской девице на старости лет, перед революцией вернулся в свое село, докупил 120 десятин земли, построил дом в 4 комнаты и паровую мельницу. Но в один несчастный день, по дороге на мельницу, он сам и ее мать были убиты с целью грабежа. Осталась она, Наташа, и ее брат. Брат служил в Лейб- Гвардии Гренадерском полку, имел 4 Георгиевских креста и 4 медали. Имел звание прапорщика и должен был идти в школу прапорщиков. Образование имел 5 классов Реального Училища в Воронеже. Но ему не хотелось оставлять свой полк. При революции он все же был командирован в Школу, но туда не поехал, а возвратился в свое село. Теперь он — главная власть в Волости. Он мне сделает нужный документ, что он многим уже делал, и я буду жить как барин... Очень она меня уговаривала. Я боялся, что не смогу устоять перед её просьбой, но было какое-то предчувствие, что и она тоже, дочь жандармского вахмистра, находится с братом на краю пропасти...
В это время подходил поезд Троцкого; явился еще какой-то дополнительный, более жестокий конвой, и мы очутились в вагоне с закрытой дверью.
Ночью поехали дальше, а утром были на станции Отрожки, что в 7 милях от Воронежа. Какая трагедия! Я — русский, в плену в России... Двери в вагонах открыли, что-то дали из еды, а, главное, нам удалось получить горячей воды. Конвой был новый, кроме одного старшего, который с документами ехал еще из Ростова. Ехали мы с большими остановками на больших узловых станциях, таких как Грязи, Козлов в свое время занимали генерал Мамонтов, совершая свой рейд в центр России. Я не знаю, чем он мог расположить к себе железнодорожных служащих, так как по прибытии нашего эшелона, узнав кто мы, они стали к нам подходить, делясь скромным куском хлеба, полушепотом говорили, что генерал Мамонтов был хорошим человеком и что он мог бы их избавить от большевизма, но что его якобы испугался генерал Деникин. Вообще, много было разговоров, выражалось сожаление, что мы в плену.
Свободное копирование
