[М. Р.]
13 декабря 1920 г.
Были в гостях у меня Мориц и Maître. Живу я в бывшем кабинете отца, где скопился холод. /.../
Куда он не пойдет, чтоб повидать Аду. Милые мои Морчик и Майг'ик! Люблю я вас обоих -- любите хоть немного и вы Макса. Право, он хороший, хоть и неудачник.
15 декабря 1920 г.
Раиса принята в Союз поэтов.
[А. О.]
15 декабря 1920 г.
В субботу был Maîtr'ик. Пятница перенеслась на субботу.
Стали говорить о моих стихах. И он так жестоко разбирал их в отношении формы (вопли моей души!), что было и больно, и смешно.
-- Варвар ты немецкий! -- улыбалась я.
В воскресенье я проснулась с мыслью о том, что вечером мы встретимся с варваром у Макса. И довольно долго не вставала, думая о нем. Когда, наконец, я высунула большой палец правой ноги из-под одеяла, был уже пятый час и горело электричество. Я села читать "Иесте Берлинг".
Пробило 7 часов и надо было идти к Максу и... не хотелось. Я вдруг почувствовала, что способна променять реальное счастье на мифическую "зеленую калитку" и удрать с Иестой Берлингом от волков, предоставив Шерфоля Максу.
Мама заглянула ко мне.
-- Ты не пойдешь? Я рада, что "поэтическая блажь" прошла, и вы снова руководитель и ученица.
И вдруг стало страшно от мысли, что он будет когда-нибудь только руководителем. И я отправилась к Максу быстрыми шагами.
У Макса топили камин и было чудесно. Мы вышли вместе, а пока мы были у Макса, настала зима и все было бело и сыпал мокрый мелкий снежок.
Вчера /.../ успела попасть в Студию. После лекции я задержала Шера на лестнице, чтоб дать ему стихи, и он сразил меня ликующей новостью:
-- Знаете, пчелоглазый,-- (c'est moi, donc! {Это я-то! (фр.)}),-- я начал писать стихи о вине...
-- Вот чудесно!
Он сказал только две первые строчки, но у пчелоглазого голова закружилась от двух слов. Тут подоспели остальные, и он весь вечер декламировал по-латински.
Господи, как я рада, что Maîtr'ик начал писать! Только бы не бросил! /.../ В субботу он сказал, что он ничего не помнит. А у меня стенограммы всех разговоров в голове, в сердце, в печени.
Вот один разговор у печки:
-- Скажи, про тебя сказала Анна Ахматова:
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
-- Нет, не думаю. Отчего ты спрашиваешь?
-- Ты любил ее? -- (Боже, какой вопрос, он обжег мне губы каленым железом).
-- Нет! Не любил... Не хотел ее любить! Мы потом были большие друзья.
-- А она тебя? -- мне показалось, что я только подумала, но я спросила. Откуда взялось мужество!
-- Да.
Это чужие тайны. Я пишу их потому, что весной уеду на Литву, разорву свою душу на две части и сожгу свой дневник!
Сероглазый шах предсказал, что ценою страдания купив душу, я стану писать "большие" стихи. Милый Шерфоль! Ты предтеча этих страданий... Одна мысль о разлуке с тобой невыносима, но я уеду! Может быть, самое важное, чтоб я написала большие стихи?
Свободное копирование
