28 сентября 1920 г.
Последний семинарий Шера перед отъездом его в дом отдыха на две недели в Царское Село. Мы -- en petit comité {В малом составе (фр.)}: Макс и Мориц и он. Переводить не стоит, и он читает нам свои собственные переводы. В этой области он единственный: schön и treu {Прекрасный и верный (нем.)}, вещи несовместимые для нас, грешных. Изумляешься, как он перевоплощается в Leconte de Lisl'a. Но я молчу и только мысленно пою ему дифирамбы.
-- Завтра юбилей Кузмина. Вы не собираетесь, Макс и Мориц?
-- Я вряд ли смогу.
-- А я наверняка нет,-- басит Макс.
-- А я должен быть, неудобно.
-- Нет. Я не пойду. Еще столько дела в квартире! Такой хаос!
Шагаю под звездным небом домой и не знаю, не засосет ли меня завтра на Кузмина какая-то неведомая сила?
30 сентября 1920 г.
Когда я попала в битком набитый душный зал, где на эстраде что-то читал, запинаясь, маленький ненастоящий Кузмин, сразу охватила удивительно родная атмосфера.
Вот в углу черная голова Раи, Лева Лунц, Катя, а между Радловым, Чудовским, Анной Радловой, Оцупом, Гумом и Ко -- Шерфоль.
Кузмин дочитывал рассказ, по-видимому, что-то интересное о двух близнецах, но, опоздав к началу, я ничего не могла понять. Дребезжащий голос звучал откуда-то издали, глотались и слова. Я бросила тщетную попытку постигнуть, в чем дело, и занялась тем, что рассматривала профиль Шера. Кузмин кончил, и начались вокальные номера. Второе отделение. Я теряла представление о времени и месте, слушая Александрийские песни. Затем на эстраде пели старинные раскольничьи "духовные песни", похожие на нестеровские рисунки -- "пятница, красота христианская". Я знала, что Шеру они нравятся больше Александрийских песен, и когда Катя спросила его об этом -- так и оказалось.
Свободное копирование
