26 сентября 1920 г.
Мы сидели в пятницу [24 сентября] в поезде -- Макс, Мориц и Шерфоль. Вышли -- появилась Инна Рождественская с возгласом: "вот и я!". Это было ужасное разочарование, и я без смеха не могла смотреть на лицо Шерфоля. Вот и приехали!
Милая дача, на которой пережита целая вечность! Пошли в лес. Оранжевые просветы между черными соснами, смягченные потускневшие краски, тайна вечереющего леса и вдруг яркое пятно малахитовой лужайки.
Мы вышли на берег, где на песке дремал наш местный бог, старый верный Гнатенко. Справа небо догорало блестящими солнечными смерчами, разлетались, не меняя формы, облачные эринии, волоча по кровавому небу серые плащи и сизые крылья,-- медленно, медленно наползал всепоглощающий черный пепел.
Прямо неожиданно близко выступал Кронштадт с большой мономаховой шапкой собора. А слева светила японская луна, круглая, ясная, холодная, бросая на воду горсти серебряных плескающихся рыбок, кот[орые] все ближе и ближе подбегали к нам беспокойной стайкой.
Я сидела на боку Гнатенки, грела замерзшие руки о трубку Шерфоля и чувствовала его взгляд на своем лице. И, забывая, что это не жизнь, а сказка минутная, с головой зарывалась в призрачное счастье.
Шли обратно через лунный лес. Казалось, вот-вот войдешь в такую чащу, что и не выбраться больше, но деревья расступались, раздвигались, и луна плела светлые тропинки по мхам и травам. Ш[ерфоль] открыл пруд, неподвижный, как осколок черной эмали,-- его не было днем.
Мы медленно приближались к дому, но дачи не было, просвечивало небо, пустое, ночное...
И только в двух шагах выступила она из-за деревьев.
Ужин был феноменальный -- картошка, жаренная на масле, которую мы все дружно ели из общей сковороды. Было жарко от плиты и "камышового" чая.
-- Пойдемте на луну освежаться!
И мы бродили по лунной дороге, залезали на пустую белую дачу с колоннами, похожую на храм, смотрели на звезды. Ш[ерфоль] показывал нам созвездие, похожее на двоеточие, кот[орое] казалось ему необыкновенно унылым.
-- А по-моему, наоборот,-- заявила я, уже влюбленная в тайное продолжение двоеточия. -- Какие возможности открывает двоеточие, какое счастье скрывается за ним... что-то будет сказано дальше...
Около трех пришли домой. Ш[ерфоль] пришел к нам в гости. Непрошенная Инна моментально заснула -- это были, очевидно, чары Гнатенки!.. А мы лежали. Шер пикировался с Максом. Перед уходом к себе он крепко укутал меня своим пледом "тигровой породы" и пошел к себе мерзнуть под одним пальто. Я слабо протестовала.
Мы проснулись в первом часу дня. Инна уехала с 4-часовым поездом. И наконец мы очутились втроем в составе "малой руки".
Провели еще день в Тарховке. Проснулись в четверть двенадцатого. Надо было торопиться, т.к. наш поезд отходил в час. У Шера было заседание, и это был единственный поезд, который его устраивал. Решено было, что мы с Максом поедем побродить на Острова, а к пяти часам придем в гости к Шеру.
Мы смотрели у него в кабинете его любимых китайцев на стекле, барельефы, отвратительную китайскую собачку типа гусеницы, украшающую его письменный стол, потом пили чай из музейных чашек, позолоченных внутри, в которых чай был похож на красное вино.
Оказалось, что Гумилев звал Шера на какую-то обольстительную выпивку, но тот отказывался, так как уехал из Тарховки из-за какого-то скучнейшего заседания и честно хотел выполнить программу. Как ни звал его Гум по телефону, как ни уговаривали мы с Максом, он остался тверд, как гранит.
Свободное копирование
