Около Мраморного моря - 5

Чорлу, 3 апреля

Вчера я вернулся из Сан-Стефано, побывав и в Константинополе. Просто ушам своим не веришь, когда говоришь или пишешь, что был в Константинополе. Вот уж где Господь судил нам побывать! Поездка моя сложилась так: среди нескончаемых наших разговоров о том, как бы нам вырваться отсюда и скорее попасть к Пасхе в Россию, мой дорогой сожитель высказал мысль, что это "попадение" в Россию всего возможнее именно для меня, стоит придумать какую-нибудь командировку в Одессу. Я ухватился за эту мысль, как слепой за палку, и начал изо всех сил хлопотать. Действительно, придумали командировку за покупкой разных церковных принадлежностей, необходимых для богослужения в Страстную и Пасхальную седьмицу; ближайшее наше начальство согласилось, и все нужные по сему делу представления были сделаны и отосланы в Сан-Стефано, в полевой штаб действующей армии. Но для того, чтобы моя командировка была уважена и разрешена наверно, мне посоветовали самому отправиться туда же. Вот я и поехал хлопотать о командировке... Дорога от Чорлу до Сан-Стефано скучная, пустынная и только за Чаталджей, где она спускается почти к самому берегу Мраморного моря, делается несколько интереснее. В Сан-Стефано мы приехали вечером, когда уже порядочно стемнело. От станции до города не более версты, и за неимением извозчиков мы отправились пешком; на этом небольшом пространстве по обеим сторонам отвратительного шоссе непрерывною линией тянутся балаганы и временно устроенные лавочки с разными съестными и питейными припасами. Все они ярко освещены и битком набиты гвардейскими солдатами; шум, гам, "ура" несутся со всех сторон. На темном горизонте довольно пасмурной ночи благодаря бесчисленным огонькам в лавчонках рисуются пред нашими глазами какие-то высокие силуэты -- башни ли это, маяки, минареты или дома -- разобрать трудно. По узкой и коротенькой улице мы вышли на обширную площадь и сразу невольно ахнули: большая, продолговатая площадь весьма ярко освещена и обставлена высокими каменными домами европейской архитектуры. Это был для нас совершенно неожиданный сюрприз. Начиная от Букурешта и до Сан-Стефано, на всем обширном пространстве, нами пройденном по турецким владениям, мы ничего подобного не видали, повсюду нас встречала одна грязная азиатчина, а тут вдруг нежданно мы очутились в Европе... Впрочем, эта миниатюрная Европа оказалась битком набитою так, что мы с большим трудом отыскали себе пристанище. Тут я получил пренеприятное известие, что утром, в этот самый день, великий князь главнокомандующий с начальником штаба и многими приближенными лицами отправились в Константинополь, а все отпуски и командировки разрешаются им непосредственно. На другой день я нечаянно встретил на улице нашего милого казанлыкского сотрудника Н. А. Бубнова и от него узнал, что великий князь возвратится в Сан-Стефано не ранее понедельника, т. е. 3-го числа апреля, а без него ничего нельзя устроить. Как же мне быть? Остается одно: ехать самому в Константинополь. Не долго думая, я решился на это, но, так как поезд отправляется туда после обеда, то все свободное время я порешил употребить на осмотр Сан-Стефано и его морской пристани. Добрейший Н. А. вызвался быть моим руководителем и прежде всего признал необходимым представить меня новому главноуправляющему делами Красного Креста, тайному советнику Панютину, заступившему место умершего здесь недавно князя Черкасского. Мы отправились и встретили прием самый простой, радушный и ласковый. По рекомендации Бубнова и по моему докладу о нуждах нашего подвижного лазарета и полковых околотков мне обещена посильная помощь разными необходимыми вещами. Тут же я узнал не без тайной радости, что при полевом штабе учреждена особая эвакуационная коммиссия и что отправка наших больных в Россию уже начата на пароходах Русского Общества Пароходства и Торговли. Из политических новостей я узнал только, что за Принцевыми Островами стоят грозные английские броненосцы, что ведутся с Англией дипломатические переговоры, предполагается какая-то конференция, а может быть, и Европейский конгресс по поводу нашего Сан-Стефанского мира, что если бы мы вовремя забрали Константинополь в свои руки -- ничего бы этого не было и судьба "больного человека" разрешилась бы самым естественным путем. С глубокою скорбию выслушиваю эти прискорбные новости. Становилось очевидным, что коль скоро Константинополь не взят, значит мы ничего не сделали и все наши труды и победы пошли прахом. Среди разговоров и соображений мы незаметно подошли к пристани. Что тут творится? Настоящее Вавилонское столпотворение и смешение народов: русские, турки, болгары, греки, армяне, жиды и даже черные негры -- работа кипит, как в муравейнике -- выгружали два больших парохода, прибывшие из Одессы. Целые горы мешков с сухарями и крупою, тюков с казенными вещами солдатского обмундирования, целый гурт прекрасных черноморских наших волов и огромную отару степных овец. Все это необыкновенно как кстати явилось, так как у нас в последнее время говядина была очень плохая потому, что турецкий скот оказался к весне весьма исхудалым и тощим. С пристани мой добрый чичероне повел меня в дом, с балкона которого открывается великолепный вид на Мраморное море: пред нашими глазами виднелись вдали Принцевы Острова, подымающиеся с моря огромными тупыми конусами; налево едва заметно синели отдаленнейшие очертания Азиатских берегов, поближе весьма, отчетливо выступала на первый план азиатская половина Стамбула, Скутари; направо тянулись на огромное пространство низменные, отлогие берега моря со многочисленными заливами и бухтами, во глубине которых чуть мреют Селеври, Эрекли и даже Родство. Весь видимый горизонт моря наполнен бесчисленным множеством туда и сюда плывущих пароходов, парусных кораблей и более мелких парусных же перевозочных суденышек, снующих около берегов. Общий вид на море великолепный: глаза разбегаются, не знаешь на чем остановиться. В урочный час я отправился на станцию железной дороги и покатил в Константинополь. Люди, более меня опытные, отправляются туда с утренними поездами, чтобы к вечеру возвратиться, не проживаясь напрасно в Стамбуле, где страшная дороговизна на все поневоле укрощает самые широкие натуры. Более поэтические туристы предпочитают морскую прогулку на пароходах, которые постоянно ходят между Сан-Стефано и Константинополем; с вечерними же поездами по железной дороге едут только люди деловые, служилые и торговые. Спутниками мне попались два одесских еврея, которым я был очень рад, так как вся прочая публика состояла из греков, армян, французов и других разноязычных инородцев, не знающих ни единого слова по-русски. Переезд между Сан-Стефано и Стамбулом небольшой: всего верст 15--17, и на этом пространстве устроены три полустанка, так что собственно полем дорога тянется не более 8--10 верст, все же остальное пространство идет уже по городу. Не доезжая еще до первого полустанка, мы перелетели по мосту через маленькую речонку, составляющую демаркационную линию между нашими и турецкими войсками. На одной стороне моста стоит наш часовой, на другой -- турецкий, пространство между ними пять-шесть сажен. К этой речонке и для стирки белья, и по воду ходят беспрестанно и наши, и турецкие солдаты, и тут между ними завязываются знакомства, разговоры, взаимные одолжения, куначества; объясняются громко, каждый на своем языке, и при помощи пантомим отлично понимают друг друга. Вообще, между нашими и турецкими солдатами теперь самые мирные и дружеские отношения... До самого начала предместий Константинополя окрестности дороги очень скучны, пустынны; на всем видимом пространстве ни единого жилья, ни единого кустика или деревца -- только одни небольшие увалы и перекаты с глинистыми окраинами по сторонам; ничто не напоминает, не показывает вам того, что вы приближаетесь к столице, ко всемирно известной Византии, царице Востока!..

За первым полустанком начинаются городские предместья: деревянные дома сразу теснятся и лепятся один над другим и все чисто турецкого фасона. По самому берегу моря тянутся развалины огромной крепостной стены, которая когда-то служила обороною города со стороны моря. Развалины эти очень красивы: во многих местах они перевиты зеленым плющем, поросли травой и даже какими-то кустарниками; то подымаются они на несколько сажен высоты с уцелевшими еще полуразрушенными башнями и зубцами, то падают до уровня материка. По крайней черте города тянутся еще более величественные развалины напольной стены, защищавшей великий город со стороны суши... Какие воспоминания! Здесь, на этой злополучной стене пал последний Палеолог, защищая в битве несчастный город. Здесь, чрез его геройский труп, надменно вступил в священный Царьград торжествующий победитель, и с того рокового дня вот уже более четырех веков как ислам владычествует над Босфором, и на месте святе царит мерзость запустения, и Крест Христианства поник и склонился к подножию Двурогой Луны... О, когда же Ты, Животворящий, снова заблистаешь здесь? Вот мы собрались сюда от Севера и моря, пред нами Стамбул и Босфор, еще б один шаг, и Св. София воскресла бы от своего векового, смертоносного усыпления... Но кто же мешает? Магомет? Дикая Азия? Нет, увы, христианская Англия! Свои интересы она ставит выше Креста Господня! Нестерпимо больно, невыразимо жаль! Другого такого случая для восстановления христианства на Востоке не скоро мы дождемся...

Отчасти я был благодарен моим спутникам-евреям; своею неугомонною болтовней они не давали мне задумываться и предаваться воспоминаниям. Как люди бывалые и все знающие, они на перерыв друг пред другом старались показать свои познания, хотя и оказались замечательными невеждами.

А все же я им очень благодарен: не будь их, я бы поставлен был в безвыходное положение, не владея ни одним из иностранных языков. Они взялись быть моими руководителями и обещались довести до такой гостиницы, где есть драгоман, знающий по-русски. Полустанок, у которого мы остановились, и следующий за ним другой построены на самом берегу моря у малых пристаней. Так как дорога идет по самым городским улицам, то на каждом полустанке в поезд садится множество народа, имеющего надобность за чем-нибудь побывать в центре города; таким образом, эта железная дорога заменяет собою железно-конную и перевозит с каждым поездом огромное количество всяческой публики. Вокзал в Константинополе тесный, грязный; для публики выстроен только длинный сарай с окнами, но безо всякой мебели; посредине его стоит длинный стол, на который пассажиры складывают свой ручной багаж. Из вокзала спутники мои повели меня к Босфору, как они выражались, наняли каик и повезли меня на другую сторону, в Перу. По-моему, это был вовсе не Босфор, а залив Золотого Рога, так потом и оказалось. Переезд не особенно широкий, как через Неву у Петербургской биржи. На небольшом пространстве снуют туда и сюда сотни яликов, каиков, довольно больших перевозочных для товаров лодок; тут же беспрестанно поворачиваются огромные речные пароходы, производя своими колесами большое волнение; наш каик нырял по волнам, как утка или альбатрос, ежеминутно подвергаясь, казалось мне, опасности столкнуться и пойти ко дну... Замечательна вода в Мраморном море: и здесь, и в Сан-Стефано я любовался ею; видел я воды Финского залива и Балтийского взморья у Кронштадта, купался в Черном Море, но такой воды, как в Мраморном, я и представить себе не мог: это чистейший изумруд самой светлой воды с каким-то чудным фиолето-розовым отливом; брызги от весел так и сыплют изумрудами... На другом берегу мнимого Босфора спутники повели меня к туннелю, по которому желающих перевозят в особых вагонах прямо в Перу, расположенную на очень высокой горе. По обычной своей скаредности евреи-спутники усадили меня в темный вагон III класса, и я беспрекословно им повиновался... В непроницаемой темноте, под землей мы ехали минуты три-четыре -- ощущение, признаюсь, неприятное и жуткое... Наконец, мы в Пере... Эта прославленная Константинопольская улица во многом не похожа на настоящую европейскую улицу, слишком тесна и непряма; дома громадные и красивые, но их как-то не видно, они не выделяются, не бросаются в глаза --- сплошная громадная масса тянется как узкая галерея. Спутники привели меня в гостиницу "Пешт", наняли мне номер за 8 франков, потребовали мне переводчика-драгомана и, любезно распростившись со мною, удалились. Номер, мною занятый, оказался великолепным: мебель, обои, зеркала, ковры, бронза -- все роскошно, и еще балкон на улицу... До прихода драгомана я вынужден был объясниться, как мог, по-французски. Веселый кельнер, молодой французик, видя мое затруднение, сам подсказывал мне, и мы отлично поняли друг друга; я попросил себе стакан чаю, рюмку коньяку, порцию икры и масла, но масло я забыл, как по-французски, и только когда кельнер принес мне хлеб и нож, я отрезал кусок хлеба и стал ножом показывать, что я намазываю -- француз рассмеялся и чрез минуту принес мне отличного миланского масла с нежным розовым отливом. Явился драгоман, и мои дела поправились... Подкрепившись, я просил моего нового путеводителя, так же одесского жидка, показать мне Перу, магазины и лучшие здания. Мы отправились. Наступил вечер, зажглось освещение. Магазины оказались действительно великолепными, так что наш Невский Проспект или Кузнецкий Мост далеко им уступают. В небольшом сквере я остановился отдохнуть, подышать свежим морским воздухом и полюбоваться прелестным видом на Босфор, Скутари и громаднейшую Константинопольскую торговую гавань. Я уселся между высокими кипарисами и предался созерцанию: внизу, у моих ног блистали тысячи огоньков в домах, лавках, в уличных фонарях, на мачтах пароходов и бесчисленных судов, стоявших в заливе Золотого Рога. Движение по заливу еще продолжалось; на носу каждого ялика зажглись фонари и при движении казались какими-то блуждающими огоньками. Городской шум мало-помалу начал стихать благодаря тому, что на Востоке ложатся спать очень рано, и только пронзительные свистки пароходов то там, то сям нарушали по временам окружавшую меня тишину своими то резкими, то глухими звуками... Я засмотрелся, замечтался, потонул в каких-то бессвязных воспоминаниях и дошел почти до галлюцинации: в моем возбужденном воображении поочередно и быстро мелькали, проносились и мгновенно исчезали, как метеорные искры,-- и Палеолог, и развалины стены, и Александр Македонский, и жиды, то вдруг Нева, Петропавловский шпиц, Александровская колонна, Босфор, Сибирь, Варшава, Балканы, убитый Лихачев, Копаная Могила, минареты, кипарисы, огоньки, свистки -- все спуталось, хаотически смешалось, как будто в каком-то зачарованном калейдоскопе... Мой драгоман, предполагая, что я заснул, тихо подошел ко мне и слегка прикоснулся к моему плечу -- я это видел, но вздрогнул и как будто действительно очнулся от чудного сна... Мое неугомонное воображение, мое тоскующее сердце занесли меня Бог весть куда... Повторяю в сотый раз, чем грандиознее были виды, чем поразительнее картины, которые встречались нам на всем длинном путешествии нашем, тем грустнее, тем тяжелее становилось у меня на душе... Одиночество давило меня всегда и повсюду, где только чувствовалась потребность поделиться своими впечатлениями, мыслями, чувствами. Вот и здесь, при этой чудной, восхитительной картине блистающего огнями Босфора, помню живо, что последним явлением, последними образами мелькнувшими в моей больной, тоскующей душе были именно вы, мои дорогие, незабвенные друзья... Все вы моментально явились предо мною так живо, так ясно, как будто на яву, как будто с вами вместе я безмолвно любовался этим чудным вечером и где же? В Константинополе! На Босфоре!

На другой день нужно было приступать к делу, за которым приехал. Оказалось, что великий князь главнокомандующий находится не в самом Константинополе, а на яхте "Ливадия". Ехать туда самому было неудобно по некоторым причинам. Поэтому я решился написать письмо к добрейшему Д. А. С--ну и послал его с драгоманом; чрез час получаю ответ, что представление о моей командировке в полевом штабе еще не получено, что нужно справиться в Сан-Стефано, не там ли оно лежит? Что же мне делать? Медлить нельзя, и к обеду я уже был в Сан-Стефано, навел справки и в штабе, и на почте -- нигде нет моего представления; послал сейчас же телеграмму в Чорлу, в корпусный наш штаб, откуда получил ответ, что представление послано такого-то числа за таким-то No...; опять кинулся в штаб и на почту, и опять нигде нет и не получено... Итак, Промыслу Божию не угодно, чтоб я каким-то придуманным, почти обманным образом возвратился в Россию; значит, пребывание мое здесь еще необходимо. Я решился прекратить все хлопоты и поспешить назад, к своему прямому делу. Так я и сделал, и теперь совершенно спокоен -- творись, воля Божия! Узнав о моем возвращении, члены корпусного штаба объяснили мне, что конверт с представлением о моей командировке послан не с почтою, а с одним офицером 2-й гренадерской дивизии, который отправлялся из Чорлу в Сан-Стефано. Где теперь этот офицер, что с ним случилось, передал ли он порученный ему конверт в полевой штаб, или, по забывчивости, завез его с собою в Шаркиой или Демотику, где квартирует 2-я гренадерская дивизия,-- ничего неизвестно. Такова история моей командировки и причина моего путешествия в Сан-Стефано и Константинополь. Жалею об одном, что, засуетившись и увлекшись чересчур несбыточною командировкой, я не мог осмотреть Константинополя так, как бы следовало, посерьезнее; но Бог даст, если буду жив и здоров, постараюсь побывать в нем в другой раз, благо, что дорога теперь мне уже известна,-- и тогда сообщу тебе надлежащее описание, а теперь пока -- прощай.