Общежитие - 10

10

   Прошла еще неделя или больше с этого появления жены Слепцова в коммуне. В один прекрасный день Слепцов, постучавшись в мою дверь, вошел, скорчив униженно-просительную мину, как бы представляя старика золотой рыбке, и продекламировал:

   Смилуйся, государыня рыбка!

   Что мне делать с проклятой бабой?

   Уж не хочет быть она царицей,

   Хочет быть владычицей морскою,

   Чтобы жить ей в океане-море,

   Чтобы ты сама ей служила

   И была б у ней на посылках!

   - Что это за кривляние, Василий Алексеевич? - спросила я глядя на него с удивлением.

   - А то, что милости, милости пришел к вам просить, дорогая вы наша Екатерина Ивановна, - все еще кривляясь говорил Слепцов. - Пристала ко мне в самом деле старуха: "Подай, говорит, Екатерину Ивановну!" Уж очень вы ей понравились! - попробовал он пронять меня лестью.

   - В качестве золотой рыбки мне ничего больше не остается, как плеснуть хвостом и уйти в глубокое море, - засмеялась я.

   - Нет, пожалуйста, дорогая Екатерина Ивановна, уважьте блажь моей старухи! Ну что вам стоит сделать визит моей жене? Видите, она там, в Москве, привыкла к контрвизитам, ну и обижается, что никто из вас не приходит к ней.

   - Хотите, я попрошу княжну съездить?

   - И, Боже упаси! Она еще больше обидится и за насмешку примет. Ей всего более вас хочется; она из-за вас специально и в коммуну-то приезжала с визитом.

   - Скажите, пожалуйста, какая честь!

   - Дура-баба, что поделаешь!

   - Вы бы втолковали вашей жене, что она мне не нравится и ей со мной делать нечего.

   - Боже упаси, сказать ей что-нибудь подобное, от вашего имени тем более! Она и то Бог знает, что предполагает.

   - Что предполагает? - спросила я, все еще не догадываясь, в чем дело.

   - Да что вы... то есть, что я вас... люблю...

   - Вы!.. Меня!.. - вдруг вспыхнула я, только теперь сообразив, в чем дело. - Ну, дрянная же женщина ваша жена! - воскликнула я с негодованием. - Как! Подозревая меня в любви к вам, она приезжает сюда нежничать и ласкаться ко мне, как змея, и требовать моего визита? Боже! Какая фальшивая, вероломная женщина! Я не только не поеду к ней, но если она еще раз осмелится вступить в коммуну ногой, то я в тот же день из нее выеду! И вы - дрянной человек, если можете терпеть такую гнусность! Любите вашу жену - будьте ей настоящим мужем; не любите - так и скажите ей это, если она сама не понимает. В вас обоих, я вижу, нет ни чести, ни достоинства!

   - Ну еще, еще хорошенько! - скорчился нарочно Слепцов, подражая Мефистофелю в опере "Фауст", когда на него машут рукоятками шпаг.

   - Ну, если вы ничего умнее не можете придумать, как изображать шута, то уходите вон! Я не хочу больше с вами разговаривать, - разгорячилась я.

   - Ну простите, ну не сердитесь! - точно делая уступку ребенку, начал он вертеться передо мной.

   - Прощать мне вас не за что: я вас не наказывала... Только вы сделались мне противны, больше ничего!

   - Ну, вот это-то для меня нож острый и есть: я к вам всей душой, а вы меня не терпите!

   - Не могу я терпеть человека, в котором живой нитки нет: только одно ломанье, фальшь, шутовство и лганье...

   И еще какие-то страшные слова наговорила я ему в сердцах, по своему обыкновению.

   Как ни неприятны были мне подозрения жены Слепцова, тем не менее я не видела причины бросать коммуну, потому что переезд в простые меблированные комнаты нисколько бы не избавил меня от неприятных подозрений, а скорее усилил бы их. В коммуне я была, по крайней мере, между своими людьми, могла в случае надобности пользоваться их защитой и заступничеством, чего бы лишилась, живя одна в меблированных комнатах. С этой стороны коммуна представляла несомненно большие удобства для одинокой женщины, и я вполне сознавала и ценила это.