Общежитие - 8

8

   Жизнь в коммуне, несмотря на некоторые споры, текла довольно миролюбиво. Слепцов уже приноровился к насмешкам Коптевой и всегда старался отпарировать их шуткою. Между мною и Маркеловой продолжали держаться некоторое время холодные отношения. Отчасти это произошло потому, что до моего появления Маркелова, живя одна, пользовалась общим поклонением, в коммуне же она как-то стушевалась, постоянно избегая общения, а так как и Коптева редко кого удостаивала своим разговором, то первенствующая роль сама собою выпала на мою долю. Ее язвительные выходки невольно вызвали во мне охоту платить тем же. Против Коптевой Маркелова была менее озлоблена, так как та по своей нетерпимости отваживала от себя людей и нисколько не гналась за какой-нибудь ролью в коммуне. Сговорчивость ее в деле устранения прислуги примирила Маркелову с нею и даже сблизила. Правда, согласившись обходиться без прислуги, Коптева менее делала, чем я, ссылаясь постоянно на слабые глаза и неумелость, но ее наружная покладливость сделала то, что роль прислуги при ней стала исполнять княжна. Так как это совершалось само собою, без явного сопротивления принципу обхождения без прислуги, то княжна незаметно отдалась в полное распоряжение Коптевой и в упоминаемый период просто ее боготворила. Только впоследствии она разочаровалась в ней и чуть не с пеною у рта вспоминала о времени своего порабощения.

   Около этого времени Коптева до того сдружилась с

   Маркеловой, что все свободное от занятий время проводила с ней.

   - Знаете, Катя, мне бы хотелось поговорить с вами серьезно об одном деле, - сказала мне однажды Коптева, придя ко мне после особенно продолжительной беседы с Маркеловой.

   - К вашим услугам, - уселась я против Коптевой, готовясь слушать.

   - Видите ли, очень нехорошо с вашей стороны так небрежничать с Маркеловой, - проговорила Коптева, отворачиваясь в сторону и не глядя на меня, как бы стыдясь добрых мотивов, с которых начала разговор.

   - Я небрежничаю с Маркеловой! - воскликнула я с удивлением. - Что с вами в самом деле, Коптева?

   - Да ничего особенного. Я только вам объясняю, что очень нехорошо так небрежно относиться к несчастной женщине.

   - Ей-Богу, я вас не понимаю! До сих пор мне представлялось, что Маркелова небрежничала со мной и постоянно язвила меня. Да и вы так еще недавно посмеивались над ней.

   - Правда, посмеивалась, но нахожу, что это было очень дурно с моей стороны, и желала бы вам внушить такое же раскаяние.

   - Мне очень приятно видеть, что вы так человеколюбиво настроены, тем не менее не хотите же вы, чтобы я извинялась всякий раз перед Маркеловой, когда ей вздумается меня язвить?

   - Ну вы вечно все в шутовскую сторону обернете. Никто таких крайностей от вас не требует, только просят вас быть снисходительнее к ней, не дразнить и понять мотивы ее выходок.

   - Пожалуйста, объясните мне эти мотивы, - может я и прозрею.

   - Вы вот молоды и хороши, с вами все носятся, под вашу дудочку все пляшут, - видимо повторяя выражения Маркеловой, говорила Коптева. Замечание Коптевой поразило меня как нечто совершенно новое и заставило задуматься. "Неужели же мне так весело оттого, что со мною все носятся? Разве же не со всеми так?" - спросила я себя мысленно. И тотчас же подумала о Маркеловой. Она представилась мне некрасивой, одинокой, вечно работающей, редко смеющейся, и при этом мне почему-то особенно вспомнилось жалкое, жалкое выражение ее лица в то время как при ней разговаривают другие и она не слышит. Ей, видимо, и хочется слышать и не хочется показать прямо, что не слышит; она схватывает отдельные слова, по ним пытается уловить смысл, напрягается, делает вид, что понимает, но вместе с тем у нее такое недоумевающее лицо. Это недоумевающее, жалкое выражение с самого начала нашего знакомства щемило мне сердце, но последнее время я утратила способность воспринимать его, будучи всегда настороже против ее язвительных выходок. Теперь, представив себе положение некрасивой, глухой и заброшенной Маркеловой, я вдруг поняла, как тяжело ей смотреть на мою беспечную веселость. Я вдруг почувствовала раскаяние и готовность броситься на шею к Маркеловой и просить у нее прощения, но, боясь сентиментальности такой выходки, осталась сидеть на месте.

   - Ну что же вы задумались и молчите, Катя? - прервала мои размышления Коптева.

   - Я действительно виновата, и вы правы, Коптева. Благодарю вас, что надоумили. Не могу вас не поцеловать за это, хоть вы и не любительница таких нежностей. - И я поцеловала Коптеву в лоб.

   С этих пор я стала осторожнее и осмотрительнее, более заботилась о Маркеловой, старалась подводить к ней самых интересных и добрых собеседников, предупреждая, чтобы они говорили с ней громче.