Общежитие - 6

6

   Маркелова взялась энергично за ведение хозяйства. Она не отвергала окончательно "вторников", но сильно упростила меню ужина. Ставился графин водки, от которого никак не хотел отказаться мужской персонал, и на закуску подавались в большом количестве соленые огурцы, простая редька, нарезанная ломтями, и селедка. К чаю вместо печенья, калачей и белого хлеба был куплен лавочный ситник, который кухарка усердно накромсала здоровыми кусками и навалила беспорядочно на поднос. Хотя более знатные и светские посетители, полюбопытствовав коммуной, перестали приходить по вторникам; а остальные были с не особенно избалованным вкусом, тем не менее только очень голодные из сидящих молчаливо по углам притрагивались к ситнику, так что Слепцов послал купить потихоньку от Маркеловой хоть французских булок. Такой поступок вызвал в свою очередь демонстрацию со стороны Маркеловой. На другой день она не позволила горничной покупать белого хлеба до тех пор, пока не будет поеден весь изрезанный накануне ситник.

   Обыкновенно всех ранее в коммуне вставала княжна и пила чай вместе с Маркеловой, рано уезжавшей в редакцию "Петербургских Ведомостей". Несколько позже появлялись я и Языков. Мы с Языковым обыкновенно кончали пить чай, когда подходила Коптева. Головачев редко поспевал к неостывшему самовару; для него большей частью приходилось подогревать самовар. Слепцову, встававшему не ранее двенадцати, ставили всегда свежий самовар.

   В это утро Маркелова с княжной напились чаю с сухим ситником, давясь им из принципа нахлынувшей экономии. Маркелова не особенно спешила в редакцию, желая, видимо, посмотреть, как будет принято ее распоряжение.

   В зале ни ее, ни княжны не было, когда явилась к чаю я и, указывая на ситник, спросила усевшегося пить чай Языкова:

   - Это что такое?

   - Да разве же вы не видите? - усмехнулся Языков.

   - К чему это тут поставлено?

   - Вероятно, для того чтобы мы с чаем ели.

   - Ну вот еще! Пошлите, пожалуйста, Дуняшу за белым хлебом. Я не извозчик, чтобы есть эту сухую кислятину.

   Языков пошел и, вернувшись, со смехом заявил, что Маркелова запретила горничным брать белый хлеб на книжку, пока не будет съеден ситник.

   - Вот вздор! Пошлите, пожалуйста, ко мне Дуняшу. Да вот она! Дуняша, сбегайте поскорее в булочную за булками!

   - Александра Григорьевна не приказали.

   - Ну вот вам деньги, - вынула я из кошелька мелкую монету, - купите чего-нибудь поскорее.

   Дуняша поспешила за булками.

   - Вот так грехи! - не унимался хохотать Языков. - Жаль, что мне нужно идти в министерство! Интересно было бы посмотреть, как примет это Слепцов.

   - Что это вы не пьете чай, Екатерина Ивановна? - будто случайно зайдя в зал, спросила меня Маркелова.

   Языков, чувствуя диверсию, потупился, едва сдерживая смех.

   - Белого хлеба жду, - ответила я.

   - Да разве же вам этого недостаточно? - показала она на поднос с ситником, принимая удивленный вид.

   - Я этой гадости есть не могу.

   - Вот как? Скажите! Видно, и вас заразили наши светские дамы, для которых Слепцов посылал вчера за белым хлебом, - продолжала она все тем же деланным тоном.

   - Заразили, как видите, - ответила я, стараясь сохранить серьезный вид. - Пока они сюда не показывались, я вкуса белого хлеба не понимала!

   - Я всегда была того мнения, что дурной пример заразителен, потому так и восставала против посещений всяких томных барынь! Но как же это прислуга не исполняет моих распоряжений? Я им запретила брать булки на книжку, пока этот ситник не будет съеден, - сказала она уже несколько раздраженно, желая сорвать свою досаду на прислуге. - Это, право, нехорошо, Екатерина Ивановна, что вы их сбиваете. Двух хозяек быть не должно! Я не позволяла себе отменять ваших распоряжений, когда вы хозяйничали, хотя еще менее одобряла ваши хозяйственные распоряжения, чем вы мои.

   - Успокойтесь! ни ваших распоряжений я не отменяла, ни прислуга вас не ослушалась: я послала за булками не с книжкой, а со своими деньгами.

   - С вашими деньгами? Ах, я, право, забываю, что у вас "ваши" деньги! - с язвительной усмешкой заметила она.

   - И это большое удобство, - заметила я, посмеиваясь. - По крайней мере никто не смеет принудить меня питаться гадостью.

   - Пожалуйста, не горячитесь! Никто тут гадостью не питается. Тысячи людей были бы счастливы иметь к чаю такой хлеб!

   - Ну так и счастливьте эти тысячи, а я не хочу.

   - Ну, да полноте, перестаньте сердиться! - вдруг одумалась и переменила тон Маркелова. - Я ведь только теоретически рассуждала. Ешьте какой хотите хлеб! Если прикажете, то я велю вам брать каждый день печенье.

   - О печенье не было речи.

   - Что хотите требуйте, только не сердитесь! Ну вот и Дуняша с хлебом! Давайте скорее, Дуняша. Екатерина Ивановна, я не хочу, чтобы вы тратили ваши собственные средства на булки: я возвращу вам за них.

   - Пожалуйста, возвратите, а то я разорюсь, в самом деле, - засмеялась я.

   - Чистая потеха! - воскликнул со смехом Языков по уходе Маркеловой, принимаясь пить чай с принесенным хлебом. - Постояли-таки вы за "хлеб наш насущный"!

   - А вы-то что же не поддержали?

   - Да что... Мое дело сторона: мне все равно!

   - Сторона, сторона, а ситник, небось, не стали есть?

   - Что же, если бы вы не отвоевали булок, и ситника смирнехонько бы поел.

   Этот небольшой эпизод усилил охлаждение между мною и Маркеловой, которая постепенно становилась все сумрачнее и раздражительнее, вымещая свое неудовольствие всего более на мне. Задавшись экономией, они с княжной принялись преследовать меня и Коптеву за наше франтовство. Как ни старались мы доказать, что почти ничего не тратим на туалет, а только переделываем свои старые платья - "призраки нашего былого величия", - Маркелова отказывалась "вникать во все эти подробности" и ссылалась на безнравственность роскоши. В виде назидания нам она совсем перестала заботиться о своем туалете и даже как бы франтила неряшливостью, соперничая в этом с княжной... Я же с Коптевой, отчасти из дурачества, отчасти в пику ей, принялись усиленно рядиться. В одно воскресное утро, когда в коммуну имели привычку заходить близкие знакомые, мы с Коптевой разоделись в шелковые платья, чинно расселись в зале и широко веером распустили свои шлейфы. Увидя нас, Маркелова сделала театральный жест удивления. Когда стали набираться посетители, она всякий раз, проходя мимо, или наступала на шлейф одной из нас и тоном деланного отчаяния восклицала: "pardon!", или так осторожно принималась обходить наши шлейфы, что обращала на них общее внимание, или, наконец, с деланной заботливостью замечала проходившим мимо: "пожалуйста, осторожнее - не наступите!" Меня с Коптевой это забавляло. При всякой новой выходке Маркеловой мы весело переглядывались или благодарили за ее предосторожности.