Общежитие - 1

Часть пятая. Общежитие

1

   В Петербурге я пошла разыскивать Маркелову, к которой у меня было рекомендательное письмо. Маркелова была девушка лет 30 - 32-х, некрасивая и глухая, но очень образованная и талантливая. Она отлично рисовала, играла на фортепиано, знала прекрасно языки и считалась хорошей переводчицей. В то время когда я с ней познакомилась, она представляла собой знаменитость, к которой ездили знакомиться люди весьма разнообразных слоев общества. Дело в том, что, увлеченная каким-то художником, она покинула родительский дом, чтобы ехать с ним за границу, откуда возвратилась года два или три спустя с ребенком, но без художника. Почему произошел разрыв - осталось неизвестным, так как она об этом никогда не заговаривала. Несмотря на приглашение родителей, она не пожелала вернуться к ним и наняла отдельную квартиру на Васильевском Острове, где поселилась с ребенком. Вот это-то последнее обстоятельство - сохранение при себе ребенка - возбудило к ней общее удивление и уважение лиц, привыкших до сих пор к тому, чтобы девицы дворянского происхождения бросали на произвол судьбы своих незаконнорожденных детей.

   Это общее поклонение, быть может, и было причиной того, что она, несмотря на отсутствие красоты и глухоту, не озлобилась, а напротив, сохранила необыкновенную доброту, щедрость и великодушие, охотно делилась со всеми нуждающимися деньгами, работой, обедом, даже тогда, когда самой приходилось плохо. Несмотря на частые разочарования в людях, она не переставала увлекаться и людьми, и разными, подчас весьма несообразными, идеями, которые они ей излагали. Усвоивши себе какую-нибудь новую идею, она с жаром принималась приводить ее в исполнение и шла всегда напролом.

   Меня она встретила очень приветливо.

   - Ах, какая вы хорошенькая! - воскликнула она и принялась до того пристально разглядывать меня, что я смутилась и вспыхнула. - Ну, вот и покраснели, будто новость услышали! Ведь вы знаете, что хороши, а то зачем бы вам было наряжаться? - показала она на мое легкое летнее платье, украшенное кружевами и бантиками, к которым я в то время питала большую слабость. - Ну, садитесь и рассказывайте: кто вы, зачем и надолго ли сюда?

   - Я приехала искать работы, - сказала я.

   - Как? И вы - работы! Бедная! Впрочем, желание работать очень похвально. Мы об этом с вами потолкуем потом, а теперь вот что: вы заняты сегодня?

   - Нет, не занята.

   - Мне нужно кончить сейчас спешную работу. Вот вам книги и журналы, - указала она на стол, - а я пока займусь, затем мы с вами будем обедать. К тому времени кое-кто подойдет, потолкуем, познакомитесь, - может, вам и работу достанем. И не дожидаясь моего ответа она села за письменный стол и принялась за перевод, прерванный моим приходом, а я села просматривать книги и журналы.

   Скоро стали собираться к обеду разные знакомые Маркеловой, преимущественно мужчины. Это все были начинающие литераторы и переводчики. Между ними выдавался известный беллетрист Слепцов; о таланте его в то время много говорили и даже прочили во вторые Гоголи. То был высокий стройный брюнет, лет тридцати, с густыми волосами и густой бородой, обрамлявшей его красивое матовое лицо. Только его холодные, бесстрастные глаза, прикрытые очками, охлаждали впечатление от его красоты, но зато придавали ему серьезный и по временам даже глубокомысленный вид, которым он любил рисоваться, особенно среди незнакомой публики, преимущественно женщин, у которых пользовался большим успехом. Не окончив курса, он бросил университет, чтобы сделаться актером, но тут ему не повезло. Ленивый, но все-таки очень не глупый и по природе талантливый, он пробовал себя в различных направлениях, пока не сделался беллетристом. Не довольствуясь славой беллетриста, он задумал прославиться еще и в качестве общественного деятеля и провести в жизнь весьма распространенные в то время социалистические идеи. Он задумал осуществить фаланстер Фурье, но, поняв, что сразу рубить прежние формы общежития невозможно, он решил вести дело постепенно, с лицами, которых ему удастся убедить в удобстве коммунистических принципов. Он решил начать с простого городского общежития и потом постепенно превращать его в настоящий фаланстер. Прежде всего он завербовал несколько женщин, которые всегда горячее и восторженнее относятся к проведению в жизнь только что воспринятых ими новых идей. Менее последователей нашлось между мужчинами, и если что привлекало их к общежитию, то, по-видимому, участие в нем молоденьких и хорошеньких женщин. Но когда дело дошло до осуществления общежития и предполагаемые члены стали собираться для обсуждения формы устройства и изыскания средств, то начались несогласия и пререкания. Ко времени моего приезда раскол и несогласия низвели число членов предполагаемой коммуны всего до трех лиц: двух мужчин, из которых один был сам Слепцов, а другой - Аполлон Филиппович Головачев, бывший либеральный тверской помещик, проевший и потративший свое имение и поступивший в секретари редакции "Современника"; женщина же была Маркелова, стойко и мужественно державшаяся за проведение коммунистических начал в жизнь.

   Я была неопытна и ни с кем почти незнакома, и потому мой приезд пришелся как нельзя более кстати для "коммунистов", павших было духом от неудач. Особенно приободрился Слепцов; он тотчас же пустил в ход все аргументы для привлечения меня в коммуну.

   На беду я питала инстинктивное отвращение к общепризнанным красавцам, которые представлялись мне всегда фатами, и потому к Слепцову я отнеслась с предубеждением и недоверием.

   После обеда он тотчас же подсел ко мне и начал свою речь издалека, так как имел, вообще, привычку резонерствовать даже о самых обыкновенных и простых вещах, не требующих обсуждения.

   - Я слышал, вы приехали искать работы. Какой бы вы желали? - спросил он строгим, серьезным тоном.

   - Желала бы переводов. Могу, впрочем, и уроки давать.

   - Ну что же, и то и другое возможно, только все это ненадежно.

   - Да на свете все ненадежно, - улыбнулась я.

   - Разумеется, безусловно, надежного ничего нет, но относительно - может быть.

   - Истина, против которой я ничего не имею возразить, - сказала я небрежным тоном, так как резонерское вступление по поводу таких простых вещей, как переводы и уроки, раздосадовало меня, а красивая самоуверенная физиономия Слепцова просто злила.

   - Какой у вас нетерпеливый характер, однако, - покачал он головой. - Вы даже никакого вступления не терпите!

   - Не вижу в них смысла! Если вы имеете что сказать толком, то говорите прямо о деле.

   - Вы, право, меня пугаете вашим суровым тоном, хотя я и не из робких. Между тем если бы вам было угодно проявить терпение и выслушать меня, то я имел бы передать вам несколько весьма дельных мыслей и предложений.

   - Постараюсь вооружиться терпением, - усмехнулась я.

   - Видите ли, я хотел вам объяснить, - начал Слепцов докторальным тоном, - что каждый отдельный человек подвержен разным случайностям: болезням, отсутствию работы и прочее и прочее. Но так как редко случается, чтобы одновременно несколько человек одного и того же круга подвергались бы все одним и тем же случайностям, то известное число лиц может соединиться, составить союз, вследствие которого лицо, заболевшее или лишившееся работы, могло бы рассчитывать на поддержку остальных членов союза. Вот это-то именно я и имел в виду, говоря вам о ненадежности всякой работы.

   - Прекрасно. Так что же из этого? - сказала я уже спокойно.

   - Вот видите ли, мы представляем тут такой союз, к которому предлагаем и вам примкнуть, для того чтобы обеспечить вас работой и застраховать от всяких случайностей, - все еще издалека подходил Слепцов к своей цели.

   - И только при этих условиях могу я рассчитывать на работу? - спросила я.

   - В настоящее время работу достать нелегко, конкуренция слишком велика. Вам, не имеющей еще никаких связей, это будет совсем трудно. Мы же тут пустили корни и позаботились бы о доставлении вам работы.

   - В таком случае мне не нужно вашей работы, - сказала я, покраснев.

   Такого оборота никак не ожидал Слепцов, предполагавший запугать меня.

   - Что же так? - изумленно спросил он.

   - Если нельзя получить работы, не связывая себя по рукам и ногам союзом с неизвестными мне лицами, то я предпочитаю не получать от вас работы и сохранить свою независимость.

   - Что значит горячность и молодость! - покачал он головой. - Да кто же покушается на вашу независимость? Весь вопрос сводится только к тому, чтобы обеспечить себе средства существования и оградиться от случайностей. Мы все будем зависеть столько же от вас, сколько вы от нас. Ведь и общества взаимного страхования на этом основаны. Все примыкают к такому обществу добровольно, никто не считает себя связанным. Наконец и выйти всегда можно.

   - Да там все на равных правах, - возразила я. - А у вас выходит, что вы все обеспечены работой и свободно вступаете в союз, а я вынужденно, потому что иначе не могу получить работы.

   - Вы все за пустыми формальностями гонитесь, я вижу. Ну а если бы вы получили работу помимо нас, согласились бы вы в таком случае?

   - Я не могу этого решить, пока не ознакомлюсь с составом лиц, вступающих в союз.

   - Лица все благонадежные, вполне развитые, начиная с нашей почтенной хозяйки и кончая мной. Что можете вы возразить хоть против меня с Маркеловой, например? - спросил он улыбаясь, не допуская сомнения в том, что можно было бы иметь хоть что-нибудь против него.

   Тут меня подмыло сбавить у него несколько самоуверенности, и я сказала:

   - Против Маркеловой я ничего не имею - она прямодушна и проста, относительно же вас я должна поставить многоточие.

   - Чем же я вам сумел не угодить в такой короткий срок и внушить недоверие? - уже заискивающе улыбнулся он.

   - Как вам сказать?.. Вообще, вы мне не нравитесь и не внушаете доверия, - проговорила я, краснея и отворачиваясь от него.

   - Чем же, скажите! Будьте прямы сами, если требуете прямоты от других.

   - Мне не нравится в вас именно отсутствие этой самой прямоты: вы все с какими-то изворотами.

   - Ну, скажите пожалуйста, какие бывают противоположные взгляды на одного и того же человека! - прикинулся он вдруг совсем добродушным. - До сих пор меня упрекали в излишней прямоте, а вы, наоборот, находите что я недостаточно прям. А причиною тому все ваша молодость и неопытность. Вы вот не хотите понять, что человек, стремящийся к известной цели, дрожащий над ее выполнением, должен ступать осторожно, чтобы не скомпрометировать дела, которому служит. В этом и состоит вся мудрость политики.

   - Так вы и есть такой мудрый политик? - посмотрела я на него насмешливо. - Очень любопытно! - принялась я его рассматривать с деланным любопытством.

   Он вспыхнул.

   - Вы просто enfant terrible! - воскликнул он не без некоторой досады. - Я не считаю себя таким политиком; я просто стремлюсь к известной цели и ищу лучшие способы ее осуществить при помощи других лиц, проникнутых той же идеей.

   - В таком случае извините меня! Я вижу, что я глупа и неразвита!.. Я решительно отказываюсь понимать что-нибудь в торжественности, к которой перешел наш разговор, и в вашей идее.

   - Глупостью вам не подстать прикрываться, - желая хоть лестью задобрить меня, сказал Слепцов. - Чем больше я с вами говорю, тем яснее для меня, что вы как нельзя более можете способствовать проведению нашей идеи в жизнь.

   Тут Слепцов принялся развивать коммунистические теории и дошел до фаланстера Фурье, которого я читала еще года два тому назад, получая книги из домашней библиотеки Серно-Соловьевича.

   - Все это прекрасно: я Фурье читала, нахожу его теорию очень привлекательной и целесообразной, но осуществить ее на деле невозможно, по-моему.

   - Да я и не собираюсь осуществлять ее вполне. Это идеал, к которому должны будут стремиться последующие поколения; моя же мысль - проводить в жизнь лишь те стороны учения Фурье, которые осуществимы при настоящем положении вещей, при нашем составе и средствах. Я думаю осуществить лишь то, что не встретит формальных препятствий и не воспрещено законом. Предполагаемое мною общежитие на началах взаимной помощи будет иметь вид просто меблированных комнат. Удастся нам ужиться и расширить это дело - сейчас же явятся подражатели. Такие коммуны распространятся, укоренятся, и тогда - мы ли, последующие ли поколения - будем развивать дело далее до настоящего фаланстера. Этим путем уничтожится лишний непроизводительный труд, отношения упростятся, исчезнет пролетариат... А в этом-то и есть главная задача, - закончил он вразумительно.

   - Задача хорошая, если бы только можно было провести ее в жизнь.

   - Это вполне зависит от нашей воли.

   - На переселение в одну общую квартиру, с общим столом, прислугой и прачкой не требуется много воли, - это до некоторой степени даже удобно, так как избавляет от неприятной необходимости жить в Бог знает каких меблированных комнатах и питаться скверным кухмистерским обедом, - сказала я.

   - Ну, вот и прекрасно: значит, вы согласны?

   - Я согласна занять одну или две комнаты, смотря по моим средствам, а также пользоваться общим столом, прислугой и прочим.

   - Ну вот сейчас вы все и сводите к мещанским счетам: "смотря по вашим средствам". Вовсе не по вашим средствам должны вы выбирать себе комнату или комнаты, а по потребности, не глядя на то, будут ли у вас средства или нет. Не будет их у вас - будут у нас; вот в этом-то и есть существенная разница между меблированными комнатами и нашей коммуной.

   - Нет, извините! На ваши средства я жить не желаю и не стану.

   - Ну, с такими предрассудками никакого дела не проведешь.

   - Действительно, что не проведешь, - согласилась я со вздохом.

   - Вместо того чтобы вздыхать, вы бы постарались от них отделаться.

   - Я потому и вздыхаю, что слишком большие корни они во мне пустили. Согласна, пожалуй, чтобы другие жили на мои средства, если бы в них оказался избыток, но сама на чужой счет жить не буду.

   - Ну вот, подите же! А тоже передовыми женщинами считаются! - с досадой воскликнул Слепцов.

   - Я вовсе не думала наклеивать на себя ярлык передовой женщины, - надменно сказала я, - и никого не прошу считать меня таковой.

   - Тогда зачем же вы рвали связи с людьми предрассудков и обратились к нам? - произнес он строго.

   - Уж никак не для того, чтобы считаться передовой в ваших глазах, - ответила я все тем же надменным тоном и, встав со стула, отошла прочь.

   Но на этом дело не кончилось. Как раз в ту минуту как я отошла от Слепцова, в комнату вошел мой старый знакомый Аполлон Филиппович Головачев, секретарь только что перед тем возобновленного "Современника". То был некрасивый молодой человек, лет тридцати двух, с крайне добродушным выражением лица. Он вполне представлял собою широкую, размашистую русскую натуру. Когда-то он был весьма богатым помещиком, но уже к тридцати годам проел и проиграл в карты свое состояние. Он пробовал где-то служить, но по природной лени не ужился на службе и поступил в секретари "Современника" благодаря Салтыкову, знавшему его по Тверской губернии, в которой у него было прежде имение. Очень умный и начитанный, он писал иногда весьма дельные библиографические заметки. В редакции он сошелся со Слепцовым, своим дальним родственником и подобно ему увлекся мыслью осуществить коммуну. Чуждый всякой мелочности, привыкший швырять деньгами, он не задумывался над тем - ему ли платить за других или другим за него, и поэтому сразу поладил со Слепцовым.

   Встретив его среди чужих, я очень обрадовалась, и мы разговорились. Он был совсем прост в обращении. Заметив нашу дружескую беседу, Слепцов решил прибегнуть к посредничеству Головачева. Он отвел его в сторону после чая и долго ему что-то рассказывал; затем Головачев подошел ко мне и произнес шутливым тоном:

   - Что же это вы не успели приехать, как мне на вас жалобы?

   - Вам Слепцов на меня насплетничал? - спросила я.

   - Хоть бы и он. Говорит, вы против коммуны. Не ожидал я от вас таких поступков! - покачал он головой.

   - Вовсе не против коммуны. Просто отказалась жить на чужой счет.

   - Да кто вас заставляет жить на чужой счет?

   - Да все ваш же Слепцов.

   - Ах, Господи, как это люди любят о всяком вздоре и мелочах препираться! Ну живите на свой счет и прекрасно! Коммуна-то в чем тут виновата, что вы в нее вступать не хотите?

   - Вот только тем и виновата, что нельзя иначе вступить, как живя на счет остальных, если нет работы. Я понимаю, что можно занять в крайнем случае, но жить, не разбирая на чей счет живешь и по средствам ли тот образ жизни, который ты ведешь, - я не согласна.

   - Ну и отлично, и будьте несогласны, - точно ребенка успокаивал меня Головачев. - Не в этом вовсе дело.

   - Кроме того, Слепцов говорит, что помимо его или вас там для всех нельзя работы достать, а для этого необходимо вступить в коммуну непременно. Я же не хочу связывать себя, тем более что не знаю, что вы за народ, - сказала я, никак не предполагая, что вся-то коммуна ограничивалась теперь им, Слепцовым и Маркеловой. - Я не поступлю в коммуну раньше, чем найду работу и буду наперед знать, по средствам ли мне жизнь в ней.

   - И прекрасно! А насчет того, что нельзя найти работы, не вступивши в коммуну, - это он вам все наврал, беспутный человек. Видно, уж очень вы ему приглянулись, он и думал вас, верно, этим заманить. Хотите, живите в коммуне, хотите нет, а я вам работу, пожалуй, сейчас предоставлю. Меня не далее как сегодня Бени спрашивал, не знаю ли я переводчиц. Ему Вольф поручил взять на себя перевод истории Вебера. Только, подлец, вместе с редакцией назначил двенадцать рублей с листа. Бени берет всего два рубля за редакцию, а переводчика ищет по десять рублей с листа. Лист, должен вас предупредить, чертовский, - в 45 000 букв, только с голоду можно за эту цену взяться. Я положительно отказался доставить ему переводчиц по этой цене и посоветовал лучше раскроить томом Вебера подлецу Вольфу голову... Итак, если хотите, то на первое время можно будет вам этот перевод предоставить, если Бени не послушался моего совета и не размозжил еще голову Вольфу, в чем я, зная его сердоболие, сомневаюсь. Кстати, он тут, - указал он на молодого, рябого и ничем с виду не замечательного человека лет 23 - 25, с кем-то разговаривающего.

   - Пожалуйста, достаньте мне этот перевод! - встрепенулась я.

   - Бени, Бени! На минуточку сюда! - крикнул ему Головачев.

   Бени подошел.

   - Что же, не раскроили вы голову вашему Вольфу? Бени усмехнулся:

   - Никак нет-с. Только за этим звали?

   - Нет. Судьбы Господни неисповедимы. Хорошо, что вы не послушали меня и сохранили эту драгоценную жизнь. Вот молодая особа, жаждущая этого десятирублевого каторжного перевода; можете вы ей предоставить его?

   - С большим удовольствием, - расшаркнулся Бени, обещая на другой же день занести мне Вебера и условиться насчет сроков.

   - Ну так дело в шляпе, значит, - сказал Головачев, кивая головой Бени, как бы отпуская его. Тот отошел.

   - Это вовсе не член коммуны, - обратился он ко мне. - Вы теперь, хотя и с плохонькой, но все-таки с работой, и от нас не зависите. Согласны теперь вступить в коммуну?

   - Согласна, только без всяких коммунистических начал, а на общепринятом основании.

   - Ну и отлично - на общепринятом, так на общепринятом - пусть будет по-вашему!

   Таким образом, вопрос о моем вступлении в коммуну был решен окончательно. Бени дал мне несколько листов перевода Вебера, с которыми я и уехала в Старую Руссу, предписанную моему сыну Захарьиным, как я рассказала выше. Коммуну предполагалось открыть лишь осенью, когда все коммунисты съедутся опять в Петербург.