Искание знакомств по

13

   Прежде чем я перейду к окончательному моему переселению в Петербург, я должна вернуться несколько назад и рассказать о внешних условиях моей жизни.

   Получив место в благотворительном училище, переделанном впоследствии в Александро-Мариинский институт, я не могла держать там у себя сына. Хотя родители мои были очень недовольны моим переселением в Москву, поставившим окончательно точку на мой разъезд с мужем, тем не менее они охотно согласились взять на свое попечение моего сына с кормилицей, которого я приходила через день навещать. Училище, в которое я поступила, содержалось на иждивении благотворителей, преимущественно купцов, и находилось под непосредственным попечительством известной московской дамы-патронессы Варвары Евграфовны Чертовой.

   Несмотря на ничтожное жалованье в десять рублей в месяц, с вычетом на прислугу одного рубля, недостатка в классных дамах в училище никогда не терпелось. Сюда редко попадали очень бедные женщины; так как жить на девять рублей было немыслимо, то сюда шли потерпевшие какое-нибудь крушение в жизни и не лишенные некоторых небольших средств, не позволявших им, однако, жить совершенно самостоятельно, как я, например. Жили мы довольно дружно, обязанности свои исполняли аккуратно и в свободное время веселились. Так, некоторые чуть на каждый свободный от дежурства день ездили кататься на тройках, обедать в рестораны, по театрам, маскарадам и пр., на что начальство, со своей стороны, смотрело сквозь пальцы и как бы игнорировало такое странное времяпрепровождение воспитательниц юношества. Впрочем, несмотря на свою молодость и бойкость, самые отчаянные классные дамы отличались особенной строгостью и лучше всех поддерживали дисциплину.

   Довольная своей судьбой, я с особенным рвением принялась за свои обязанности и входила в положение каждой девочки: проводила с ними все свободное от занятий время, старалась развить их мировоззрение чтением. Девочки меня очень любили. Мои дежурства совпадали с дежурством очень красивых классных дам, из которых одна, Н., была маленькая, бойкая, вертлявая, одевавшаяся с большим шиком, а другая - красавица-малороссиянка, впоследствии жена известного в свое время экономиста Вернадского, большая, полная, с огненными глазами, с чудным голосом и большими музыкальными способностями, особенно привлекавшими меня, большую любительницу пения и музыки. В дни нашего общего дежурства в столовой или рекреационном зале я весело разговаривала с этими двумя классными дамами, но наотрез отказалась принимать участие в их parties de plaisir, изобретать которые была особенная мастерица хорошенькая Н., вечно окруженная поклонниками, которые посещали ее неутомимо.

   В начале моего поступления в училище она пыталась заманить меня в свою кутежную компанию, но так как у меня не было никакого желания кутить, особенно в странном и даже подозрительном обществе ее поклонников, состоявшем больше из каких-то аферистов, офицеров и молодых богатых купчиков, прожигавших деньги на жизнь, то я наотрез отказалась принимать участие в ее развлечениях и прямо заявила, что знакомые ее мне ужасно не нравятся и не внушают ни малейшей охоты проводить с ними время. Сначала Н. обиделась и прозвала меня "философом в юбке" и belle sauvage [Прекрасной дикаркой], но так как в других отношениях я с нею ладила и охотно исполняла ее просьбы по дежурству, то мы до конца сохранили добрые отношения, чуждые, впрочем, всякой фамильярности.

   Малороссиянка чаще разделяла удовольствия Н. Ко мне она очень привязалась и даже оберегала от первоначально назойливых приставаний и приглашений Н. Вообще, она нянчилась со мной как с ребенком, тем более что я, действительно, была младшая между ними. В дни своих отпусков она привозила мне гостинцев и всегда пела и играла, когда я ее об этом просила. Впоследствии, выйдя замуж за экономиста Вернадского, она достала мне через него перевод в первый мой приезд в Петербург. С своей стороны я полюбила ее за необыкновенную доброту и простоту. Она была дочь губернатора одной из южных губерний, получала очень незначительную пенсию, на которую самостоятельно жить не могла, и потому предпочитала держаться места классной дамы, как более удобного. Сойдясь с ней, я понемногу уговорила ее отстать от странной компании бойкой Н., от катанья на тройках и пр., особенно после того как она мне кое-что рассказала о их времяпрепровождении.

   Мало-помалу о моем пребывании в Москве и поступлении в классные дамы стало всем известно.

   В обществе повеял дух либерализма; оковы сбрасывались не с одних крестьян, но и с других приниженных и угнетенных, среди которых на первом месте, бесспорно, стояли женщины, и потому в поведении моем большинство не находило ничего предосудительного.

   Прошла зима; к весне я простудилась и пролежала дня три у себя в комнате. Комната моя, переделанная из каких-то сеней, в одном углу страшно промерзла и была в снегу. Во время оттепели в ней распространилась такая сырость и плесень, что посетивший меня во время болезни доктор пришел в ужас и потребовал, чтобы я тотчас же перебралась из училища. Тетка уезжала в деревню и предложила мне опять переехать к ней и присматривать за ее мальчиками, которые в этом году кончали гимназию и переходили в университет. Чувствуя ужасную слабость и вялость, я отказалась от должности классной дамы и переехала в квартиру тетки, где пролежала в жару около двух с лишком недель. Пролежала бы и еще больше, если бы не одно обстоятельство, вынудившее меня покинуть постель раньше времени.

   Двоюродные братья пригласили ко мне доктора, который повадился ходить каждый день. Истратив на его гонорар последние наличные деньги и не желая ни у кого брать взаймы, я решила уйти из дому, никому не говоря куда иду, и таким образом прекратить его визиты.

   В день прихода доктора, рано утром, я стала понемногу одеваться, чувствуя страшную слабость. Был конец апреля; погода стояла чудная, теплая. На извозчика у меня не было денег и я, живя на Сивцевом Вражке, задумала идти к знакомым, жившим на бульваре у Чистых Прудов. Кое-как добрела я до Пречистенского бульвара и села отдохнуть на первую скамейку - до того я была слаба. Отдохнув, я перебралась на другую скамейку, потом на третью и на каждой понемногу отдыхала. Переход этот я совершила часа в три. Знакомые ужаснулись моему виду и тотчас же уложили меня. Они были очень дружны с доктором Григорием Антоновичем Захарьиным, который начинал тогда входить в славу. Он часто заезжал к ним запросто и попал туда как раз, когда я там лежала. Его привели ко мне; он прописал какое-то лекарство и не позволил спускать меня с постели. На другой день он навестил меня. Я отлично выспалась, отдохнула и поздоровела. Он застал меня уже в саду после обеда, восхитился моей жизнеспособностью и здоровьем. С тех пор у нас с ним установились самые простые дружеские отношения вплоть до моего переселения в Петербург.

   Мы встречались с ним в доме моих родителей, куда он в первый раз попал по случаю загадочной болезни сестры Саши, начавшейся простудой и закончившейся превращением печени в сплошной ужасающий нарыв.

   Так как доктор, лечивший сестру, уверял, что это рак, то испуганная мать собрала консилиум из тогдашних знаменитостей: Овера, Басова и еще кого-то. Собравшиеся не решили окончательно ничего, и тогда мои знакомые, к которым я прибрела больная, предложили Захарьина, тем более что он, заинтересовавшись этой болезнью, сам пожелал осмотреть больную и исследовать под микроскопом гной нарыва. Он нашел, что болезнь действительно редкая и единичная, но что никаких признаков рака нет, и тем успокоил мать. После этого он со своим помощником Рассветовым два раза вскрывал нарыв, выкачивая целые тазы гноя. Хотя сестра была так измучена и истощена, что умерла, тем не менее мать была очень благодарна Захарьину за то, что он успокоил ее насчет младших любимцев-сыновей, которым, по словам прежде лечившего доктора, тоже грозил рак.

   Прежде чем отправиться в Старую Руссу, я заехала в Петербург, так как не была там около года, а он мне всегда представлялся более живым и интересным умственным центром, к которому я, поживя в Москве, стремилась.