Девочки с нашего двора - 1

       17. ДЕВОЧКИ С НАШЕГО ДВОРА

К десятому классу ребята повзрослели, некоторые стали носить пиджаки и галстуки, кое у кого начали пробиваться усики. Появился интерес к танцам.

Еще в восьмом-девятом классах, при подготовке к экзаменам, мы часто пропадали в парке, разбитом на месте бывшего Братского кладбища. Зубрили билеты. В парке росли старые липы, зеленела травка, стояли лавочки. Гуляли бабушки с детками. В промежутках между зубрежкой мы играли в шахматы или в волейбол "в кружок". К нам часто присоединялись знакомые девчонки из соседней женской школы. Они тоже зубрили. Им тоже хотелось отдохнуть от зубрежки, поиграть в мяч. Девчонки тоже повзрослели. Некоторые носили чулки "капрон", что строго воспрещалось учителями в школе. Наши ребята просто помешались на этом волейболе. Да и на самом деле было очень весело. Девчонки одевались в яркие, обтягивающие фигуру свитера и кофточки. Солнечные пятна золотили зелень травы, лица и кудри девчонок. Они были немного моложе нас: 7 или 8 класс. У них начала оформляться фигура, у кого-то появился бюст, но к бюстгальтерам еще не привыкли и не носили их. Вовка очень любил во время игры в волейбол дать высокий пас, требовавший от партнёра высокого прыжка, чтобы принять мяч. Он с удовольствием наблюдал, как в такт прыжку, под кофточкой у партнерши свободно прыгает упругая грудь.

Возникали симпатии. Правда, на меня девчонки внимания не обращали, то ли я очень молодо выглядел, то ли они чувствовали мою скованность и пренебрежение к женскому полу. Конечно, кое-кто мне очень нравился, но я считал стыдным, проявлением мужской слабости, если «она», или даже кто-нибудь из окружающих узнает об этом. И тщательно скрывал свои симпатии.

Во всяком случае, когда я представлял себе образ «ожидаемой» девушки, я брал за основу не живых, окружающих меня знакомых, а лица актрис кино. Мне нравилась Николь Курсель из французской комедии «Мама, папа, служанка и я». Позже нравились девушки, напоминавшие своим обликом Татьяну Доронину. Светлые волосы, голубовато-серые глаза, широкие скулы. Очевидно, я изначально был предрасположен к этому женскому типу, Наташка из моего глубокого детства, принадлежала тоже к нему. И дело не только во внешности.

Как-то раз, когда я учился еще в пятом классе, я стоял в длинной очереди в магазине за хлебом. За мной встал какой-то пожилой человек. Простояв некоторое время, он о чем-то спросил. Я был просто поражен: это был голос моего отца. Я обернулся и внимательно оглядел человека. Конечно, он был не похож на отца, но форма головы, фигура, плечи и даже, одежда – все очень напоминали отца. Более двадцати лет спустя, работая в одном из НИИ, я знал двух сотрудников, абсолютно различных по характеру и лицу, но очень похожих по фигуре, походке, манере поведения. Очевидно, какие-то гены управляют не одним, а сразу несколькими свойствами человека.

Так и с «моими» женщинами, они были все разные: Курсель, Доронина, Денев, но что-то в них было общее.

Мой товарищ Вовка обсуждал со мной все свои личные дела. Обсуждения были какие-то односторонние – он говорил, я слушал и молчал. Его это вполне устраивало. Мое мнение его не интересовало, просто ему хотелось выговориться и самому разобраться в своих чувствах и делах. То, что я умею хранить чужие тайны, он хорошо знал.

Вовка был очень влюбчив. Он прибегал с блестящими глазами и, захлебываясь от чувств, говорил о том, какая чудесная девочка Лена (Оля, Маша). «Какие у нее глаза! Такая симпатичная маленькая родинка на щеке! Так бы и скушал ее. А улыбка! Как смешно она прикусывает зубками нижнюю губу, когда сердится. А какая женственная! Ее мелкие движения, то ли поправляет одежду и прическу, то ли отряхивается, меня просто доводят до безумия». Он действительно в этот момент так все и ощущал, готов был отдать все золото Перу, если бы только оно у него было, за один только взгляд Лены (Оли, Маши). Однажды он показал мне Лену на улице. Девочка, как девочка, симпатичная, но ничего особенного. Два, три месяца Вовка ходит, как в волшебном сне. Я сильно подозревал, что Вовка влюблялся не в Лену, а в придуманный им образ. Сначала этот образ совпадал с настоящей Леной, но по мере общения стали обнаруживаться отличия. Сначала незначительные, которыми можно было пренебречь. Потом отличия накапливались, Лена оказывалась совсем не такой, какой ее придумал Вовка. Образ раздваивался. Настоящую Лену Вовка, как оказалось, вовсе не любил. Начинались трудности прозрения.

Через несколько месяцев Вовка уже говорил: «И что за манера кривляться, гладить себя по разным местам. Вечно прикусывает нижнюю губу, даже смотреть неприятно. И родинка в полщеки. И вообще вся какая-то дерганная!»

Но позже история повторялась с другим предметом страсти. Любовь у него начиналась бурно и легко покидала его без душевных шрамов и драм. То ли он интуитивно всегда выбирал себе девушек таких же, как он сам, то ли его ухаживания с самого начала никто серьезно не воспринимал, только его разрывы проходили всегда легко, безболезненно. Конечно, мы все были еще детьми, но рядом иногда происходили целые драмы.

Впрочем, как-то раз, после очередного охлаждения, одна девушка долго Вовку не «отпускала». Ходила за ним, искала встреч. А Вовка уже встречался с другой. Вовка не знал, что ему делать. Поставить всё окончательно на свои места он не смог, проявлял слабость, жалко было девочку. Приходилось ему уделять время сразу двоим. Да так, чтобы не пересекаться. Он все надеялся, что всё само собой как-нибудь образуется. Вовка просто измучился. Чем это все кончилось, я не помню.

Вечеринки, застолья впоследствии Вовку затянули. Он был способный, на уроки тратил очень мало времени. Незаметно привык к вину, и девочки стали появляться совсем другие в совсем других компаниях. Как я уже писал, после окончания школы Вовка пропал из моей жизни.

Еще один мой товарищ, его звали Андреем, был совсем другой человек. Отличник, высокого роста, с густой шапкой вьющихся темных волос. Голос у него - глубокий, бархатный. Девочек он просто коллекционировал. Все свои победы он «складывал в коробочку», как я говорил, дразня его. Что такое победа, мне было не очень понятно. Время тогда шло совсем другое. Ранний секс не был обычным явлением, как сейчас. Ребята, конечно, любили прихвастнуть, но мне кажется, что физическая близость, может быть, имела место, но очень редко. Победой считались поцелуи, признания в любви, свидания. В общем, взаимное притяжение.

Андрей намечал себе цель и брал ее штурмом или длительной осадой. Простые задачи его не интересовали. Я думаю, что ни в одну из своих многочисленных девочек он влюблен не был и, в отличие от Вовки, не терял головы. Я одного только не мог понять: наверняка, девчонки, общаясь между собой, про него все знали. Так почему же они шли навстречу его ухаживаниям? Может быть, каждая следующая девчонка думала, что со мной, мол, этого не пройдет, а потом попадалась в его красивые сети. Или она просто хотела того же, что и он? Сам Андрей говорил, что он знает заколдованное слово.

Если Вовка рассказывал о своих переживаниях только мне одному, то Андрей собирал нас двоих. Ему так больше нравилось. Вообще, ребята начали как-то очень быстро превращаться в мужчин. Все читали Мопассана, Золя, обменивались книжками про любовь. Даже не столько про любовь. Теперь эти книжки назвали бы – про эротику. Появились рассказы Бунина. Раньше я слышал о таком антисоветском писателе. Теперь в продажу поступили его книжки. Мне очень нравилась любовь в описании Бунина. Запах старой мебели в помещичьих усадьбах, аромат французских духов и варенья из черной смородины, портреты предков. На этом фоне развивалась любовь, вырастая из реальной жизни. Горькая любовь крестьян в полутемных клетушках для дворни, на черных деревянных сундуках и в барских сенях. Это был не секс, как у Мопассана, а сама жизнь. Я очень любил Бунина. Даже «Войну и мир» теперь мы перечитывали по-другому, раньше читали только батальные сцены.

Однажды Андрей затащил меня на вечеринку. Он хотел показать мне свою очередную девушку, взаимности которой он достаточно долго пытался добиться. Пока это не удавалось и он разработал сложный план. Со своим планом он не делился, да мне было и неинтересно.

Вечеринка состоялась на квартире одной из девушек. В самой большой комнате был накрыт стол, в складчину. Ребята, а их было человек пять, принесли спиртное: бутылку водки и несколько бутылок вина. По современным меркам, "смешная" выпивка. На столе стояли тарелки с помидорами, огурцами. Девчонки рекламировали пирожки с капустой и мясом своего изготовления. Предполагался чай с вареньем и сладкими пирожками и танцы под пластинки. В комнате стояла радиола.

Андрей показал мне свою девушку. Белое мраморное лицо, черные густые брови, пристальный, даже пронзительный взгляд умных черных глаз. В уголках губ таилось что-то хищное. Она была худенькой, с еле обозначенной грудью. В вырезе платья выделялись ключицы. Когда Андрей завёл какай-то умный разговор на философскую тему, она поддерживала разговор очень складно, отвечала впопад, насмешливо парировала мелкие выпады. В общем, была в курсе. Я не очень понимал смысла и предмета беседы, это была не известная мне область знаний, поэтому мои впечатления о разговоре поверхностные, просто взгляд со стороны.

Общий разговор за столом шёл про летний отдых - в лагерях, на взморье. Обсуждались походы, купанья. Рядом со мной сидела незнакомая мне красивая девочка в светлом платье. Андрей сидел с другой стороны от меня. Кивнув в сторону моей соседки, он шепнул: « Это Ирка, она мне очень нравилась, но ничего не вышло. Непреступна. Недотрога. Без фантазии, увлечь невозможно. Как и ты, увлечена историей и стихами. Надоедала мне с Гомером и Эсхилом. Вообще, она немного с сумасшедшинкой».

Я посмотрел на Ирку с удивлением и некоторым уважением. Я тоже пытался читать Гомера по антологии древней поэзии, учебнику для гуманитарных вузов. «Двести томов Всемирной литературы» тогда еще не были изданы. Очень скоро я это занятие забросил. Длинный гомеровский стих с бесконечными эпитетами, типа: волоокая, златокудрая, копъеносный, громокипящий, меня раздражал, смысл фразы ускользал. К концу стиха я забывал его начало.

Я наклонился к Ире: «Почитайте стихи, пожалуйста». - «А что вы хотите?» - «На ваш выбор!» - «Хотите Блока?» - «Хочу!»

В те времена официальными поэтами были Маяковский, Твардовский, Тихонов, Симонов. В рукописях ходили запрещенные стихи Есенина, расстрелянного Багрицкого. Блок не был запрещен, но его стихи не печатались. Мы знали только поэму «Двенадцать». «Скифы» я услышал впервые в прекрасном исполнении Иры. Почему эти стихи не печатают, размышлял я, в них столько патриотизма! И не тупого, серого, суконного, а настоящего, живого! Она читала громко, акцентируя фразы. Ей долго аплодировали. Мне, правда, не понравилось, что, читая такие прекрасные, серьёзные стихи, она позволила себе пошутить: в тот момент, когда шёл текст: «…с раскосыми и жадными очами!», она, приложив пальцы к глазам, и оттянув к вискам веки, продемонстрировала «узкие и жадные» глаза скифов. Впрочем, может быть, это был такой художественный прием?

Почитай из Гомера, попросил Андрей. «Гомера надо читать совсем по- другому!», - сказала она и, громко отстранив стул, выскочила в соседнюю комнату, плотно закрыв за собой дверь. «А как же Гомер?» - подумал я. Через несколько мгновений дверь открылась, и в комнату вошла Ира. Она была абсолютно голая, даже босиком. Она вскочила на стул, обдав меня запахом своего тела, протянула руки к небу, которое здесь заменял потолок, вытянулась, как струна, обратила лицо вверх. Это была словно вспышка молнии. Все обалдело замолкли. Все девчонки после лета - загорелые в своих открытых платьях. Она стояла ослепительно белой. Я впервые видел живую голую девушку. Я растерялся, но все же отметил, что, хотя Ирка была и беленькая, пушок под мышками и в низу живота был темный. Она начала нараспев читать стихи, плавно в такт тексту, двигая руками, обращенными к небу и привставая на цыпочки. Ее голое тело как-то незаметно слилось со стихами, и я перестал чувствовать естественное мужское возбуждение – реакцию на обнаженное женское тело. Она была частью гомеровского стиха. Стихи оказались замечательными. Впервые я понял их смысл. Перед нами стояла не девочка Ира, а греческая богиня поэзии, посетившая нас через 2500 лет после смерти Гомера. Примерно тоже самое чувствовали и остальные слушатели.

Потом я нашел эти стихи и перечитал их. Они вновь показались мне прекрасными.

Ира читала стихи. Тело ее было почти неподвижно, двигались только руки. Современные красавицы-стриптизерши, вращая бедрами, играя мышцами живота, обращаются к плоти зрителей. Ирка обращалась к душе. Я вместе с героями Гомера бродил по светлым берегам Эгейского моря и среди маслиновых рощ. Окончив читать, она сказала, что в Древней Греции замечательные стихи так же почитались, как прекрасное женское тело. И для того, что бы усилить воздействие стиха Гомера, читать их нужно только так, а не иначе.

Она соскочила со стула, протопала голыми пятками в соседнюю комнату. Удивительно быстро явилась полностью одетой. «Как это она ухитрилась за несколько секунд на себя столько нацепить?» - машинально отметил я.

Она села рядом со мной на свой стул, который несколько секунд назад был для нее импровизированной сценой. Мы заговорили о Древней Греции, о Гомере, Трое, Шлимане. Без тени смущения, как будто ничего необычного не произошло, и такое случается в нашей жизни каждый день. Я даже сам себе удивился.

Оказалось, что историю она знала не очень хорошо, ровно настолько, чтобы иметь представление об эпохе, в которой творили ее любимые поэты. Она прочла стихи Сафо - поэтессы с острова Лесбос, римского поэта Катулла. О поэтессе я вообще ничего не слышал, о Катулле я знал, поскольку он жил и активно действовал в Риме в эпоху Гая Цезаря, но ничего из его стихов я не читал.

Улучшив момент, Андрей толкнул меня локтем: «Ну и номер выкинула Ирка, вот артистка! Откуда она взяла, что именно так надо читать Гомера?» «Но тебе же понравилось. Я видел, как ты не отрываясь смотрел ей в рот, а вовсе не разглядывал ее зад». «Это точно! Впрочем, с ее репутацией такую выходку можно было себе спокойно позволить. Но я все же думаю, что такой трюк она выкинула в первый и последний раз в жизни, гречанка с Песчаной улицы!»

Наслушавшись рассказов Вовки и Андрея, я решил, что любви на свете нет, есть только биологическое влечение, направленное на продолжение рода человеческого. Такое же, как чувство голода или чувство самосохранения. Романтические порывы и мечтания, которые посещают Вовку, только приводят к болезненным искажениям действительности и мешают жить. Что касается Андрея, я как-то сказал Вовке, что, возможно, Андрюшку тоже коллекционируют, так же, как и он. Вовка почесал за ухом и с видом очень опытного человека сказал: «Действительно, равноправная ситуация существует, но только до момента физической близости. Мужчина отряхнулся и пошел дальше, моральные тонкости не в счет. А женщина становится другой. Девственность - тю-тю. Раньше с этим было строго. Кроме того, в ее организме может оказаться случайно, по незнанию, семечко. А это целая проблема. Так что в любви все решает женщина, так как рискует только она одна. Мужчина просто гость в ее теле и душе. Хозяин дома – женщина. Конечно, бывает так, что в дом вламываются воры, все переломав и испачкав, уходят. Или обманом вползают в дом. Но эти подсудные случаи не делают погоду. Поэтому нравственность общества всегда зависит от женщины!» Никогда еще Вовка не произносил такой длинной и «умной» речи. Может быть, снова влюбился, подумал я. Или пытается всю ответственность свалить на женщин. Тоже мне еще один философ отыскался!

Поскольку я считал, что продолжать род мне еще рано, девушки меня мало волновали. Бегать за ними - значит проявлять слабость. Сильные люди смотрят на девиц рассеянным взглядом, их интересуют более важные дела.

Эти свои идеи я считал правильными и соответствующими истине, хотя сам уже довольно давно смутно ощущал раздвоение личности.

В доме, который находился рядом с нашим и тоже был ведомственным домом Внешторга, жила девочка, которую звали Инна. Отцы наши работали в одно время в Америке, но ее я там не видел, очевидно, они жили в Вашингтоне. Когда мы гоняли на асфальте в футбол, она иногда, проходя мимо к своему подъезду, останавливалась и смотрела на нашу игру. Часто она была с младшей сестрой. Мы в эти моменты из кожи лезли, чтобы показать свою удаль. Сестры были совсем не похожи друг на друга. Младшая - темненькая, живая, с тоненькими косичками. Старшая – светловолосая с серыми спокойными, широко поставленными глазами, челкой на высоком лбу и короткой стрижкой.

Получилось так, что ее отец тоже был переведен в ГУСМЗ, туда, где работал мой отец. Летом мы оказались в одном пионерском лагере в Майори. Отряд, в котором она отдыхала, располагался в домике недалеко от нашего. Мы часто виделись. Она при построениях на пионерской линейке все время махала мне рукой. Инна мне всегда казалась очень симпатичной. Кого-то она мне напоминала, кажется, все ту же Николь Курсель, только Инна была гораздо моложе. Когда я писал про свои впечатления о Рижском взморье, я не упомянул об Инне, так как считал это лицо незначительным эпизодом в моей жизни.