Московский Институт Инженеров Гаек - 1

Глава 10. Московский Институт Инженеров Гаек

   Лето 1954 года. Первые дуновения эпохи больших ожиданий -- грядущей хрущевской оттепели, как потом грустно шутили, "эпохи реабилитанса". Но "великое" дело Сталина жило и побеждало.

   В день смерти "отца народов" мама, чтобы уберечь меня от благоглупостей, чуть-чуть приоткрыла мне глаза на его личность. Но этого было мало. Эх, не было подле меня тогда ни одного здравомыслящего человека, который бы объяснил, что к чему в текущей советской действительности, который бы ясно сказал, что в данный момент для поступления в мало-мальски престижный московский ВУЗ школьнику с еврейской фамилией недостаточно иметь крепкие знания и второсортную серебряную медаль. Нужно иметь более веские аргументы в лице влиятельных родителей или могущественных заступников. Мама растерялась, и ничего путного посоветовать не могла. Она почему-то платонически грезила, что я пойду учиться на архитектора. Но я-то думал только об астрономии.

   Золотую медаль у меня отняли. Окончив школу с серебряной медалью, я ни минуты не раздумывал, что делать дальше, и наивно отнес документы для поступления на Астрономическое отделение Механико-математического факультета Московского университета (Астрономическое отделение усилиями И.С.Шкловского было переведено на Физфак в 1956 г.). Стоя в очереди абитуриентов на Моховой в старом здании Университета, я случайно обратил внимание на фамилию школьника впереди меня: Владимир Игоревич Арнольд. Это был будущий великий математик, академик, краса и гордость советской науки -- естественно, мой ровесник (12.06.1937 -- 3.06.2010).

   Медалисты -- и золотые, и серебряные -- освобождались от вступительных экзаменов, а проходили лишь устное собеседование. Оно имело место уже в новом высотном здании МГУ на Ленинских (Воробьевых) горах и показалось мне до смешного легким. После кружка Планетария я представлял себе астрономическую тематику на уровне неплохого студента, как минимум, второго курса. Два юноши задали мне несколько несложных вопросиков, с одобрением, поддакивая, выслушали и велели зайти за ответом через десять дней. Цинизм положения заключался в том, что слово "отказать" появилось в списке против моей фамилии в тот же момент как я затворил за собой массивную дверь, а через десять дней приема документов от медалистов не было уже ни в одном ВУЗе Москвы. Это была нехитрая уловка, чтобы блокировать нежелательного абитуриента от жалоб, а заодно и от поступления куда бы то ни было еще.

   Я как дурак уехал передохнуть в Фирсановку, где на даче проводила лето моя ровесница Мила Фоньо (см. о ней главу 5). Мила родилась с врожденным пороком сердца. Она прожила, слава Богу, намного дольше, чем приговорили её врачи, но учиться обычным образом ей было не по силам. Мила окончила курсы озеленения при Лесотехническом институте. Она любила рассказывать, что училась вместе с Савелием Крамаровым (1934-1995), которого не взяли в театральный как сына репрессированного. Крамаров уже в юности был уморительным комиком. Мила ушла из жизни в 1982 г. в тот же день, что родилась Ксюша. Ей было около 45 лет, она дважды побывала замужем. Детей у нее не было.

   Мила регулярно знакомила меня с подругами, которые были одна привлекательнее другой. Откуда она их только выискивала. Помню Лизу. Она была почти соседкой, жила у Никитских ворот с матерью -- художественным чтецом на радио. Мать была известна всей округе тем, что ходила на работу на улицу Качалова (Малая Никитская) в Дом звукозаписи пешком на костылях. Другая подруга, Надя, была дочерью доцента П.С.Моденова, университетского математика -- составителя очень популярного в те годы задачника для школьников и абитуриентов. Жаль, что я так и не удосужился познакомиться с ними поближе. Обе были не только очень симпатичные, но еще и интеллектуалки. Дальнейшая судьба их мне неизвестна.

   Я нежился на солнышке у Милы в Фирсановке, а на душе скребли кошки. А что, если меня не примут; я не имел "плана Б". Не удержался, с трепетом душевным раньше срока помчался в Университет. Там равнодушно открыли амбарную книгу регистрации и нашли давно внесенное туда решение "отказать". Спорить по этому поводу было не с кем.

   Недавно в интернете мне попалось на глаза интервью с ректором Независимого московского университета, профессором Мехмата МГУ и Корнеллского университета в США Юлием Сергеевичем Ильяшенко (28 июля 2009 г.). Оно называлось "Черное двадцатилетие Мехмата МГУ". Известный математик откровенно поведал как, начиная с 1968 г., на Мехмат МГУ перестали принимать детей с "плохими" анкетами. Как изощренно действовала схема изгнания "нежелательных" абитуриентов. Их "метили" заранее, экзаменовали в отдельных аудиториях, предлагали издевательские задачи-"гробы", которые не имели ответов.

   В 1954 г. -- через год после смерти Сталина -- интеллектуальный геноцид был намного проще и бесхитростнее. Система не тратила сил на свое оправдание. Без лишних слов, она работала по инерции, укоренившейся в годы борьбы с безродным космополитизмом.