Цензуре в Советском Союзе подлежало каждое слово, размножавшееся тиражом больше, чем на пишущей машинке. Даже число машинописных копий казалось власть предержащим слишком большим, так что по праздникам все пишущие машинки в каждом государственном учреждении тщательно запирались и опечатывались специальной комиссией доверенных лиц, создававшейся приказом директора. На что уходило время! Ведь люди могли пользоваться не только казенными, но и личными машинками.
Общую цензуру в стране осуществлял, так называемый, Главлит, или официально и полностью -- Комитет по охране государственных тайн в печати. Я никогда не был осведомлен о численности его сотрудников, но утверждают, что на пике могущества, штат Главлита превышал 6 тысяч цензоров. Люди эти были, как правило, затюканные и неинтересные. Действовал один принцип: если они запретят что-то, чего запрещать не следует, им ничего дурного не сделают, а только поправят. Они перестраховывались. Если же они, не дай Бог, пропустят что-то, что не понравится вышестоящему начальству, их службе конец. Так что всегда лучше перебдеть, чем недобдеть. Пробиться через них ни с одним живым словом без вмешательства сверху было невозможно.
В литературных анналах сохранилось стихотворение А.Т.Твардовского о Главлите, деятельность которого он люто ненавидел:
Весь в поту, статейки правит,
Водит носом взад-вперед:
То убавит, то прибавит,
То свое словечко вставит,
То чужое зачеркнет.
То его отметит птичкой,
Сам себе и Глав и Лит,
То возьмет его в кавычки,
То опять же оголит.
Цензор получал неограниченную власть над рукописями и, тем самым, над судьбами их авторов. Если цензор был по жизни человеком недалеким, у него могла, как говорят в народе, "поехать крыша". Один такой случай мне доподлинно известен по позднейшей работе в ИИЕиТе.
В конце 70-х гг. в разгар застоя сердобольный А.Т.Григорян (я уже упоминал его и расскажу о нем много подробнее в главах об ИИЕиТе) способствовал экс-цензору Анатолию Романовичу Сердюкову (1913-1997) продвинуть в печать книжку о физике П.Н.Лебедеве (серия "Научно-биографической литературы", 1978). Книжка была малозначительной, но в результате ее издания автор заболел манией величия. Пенсионер с крепким здоровьем и обилием свободного времени, он стал наведываться на все семинары сектора истории физики и механики ИИЕиТа. Как на работу приходил на все защиты диссертаций. Кликушествовал с погромными речами. Кляузничал в ВАК. Особенно яростно нападал на своего благодетеля А.Т.Григоряна и всех прочих "нацменов". Появления Сердюкова на заседаниях ждали как явление злого демона, ибо урезонить его ни у кого не было никакой возможности. Ускользнувшая из его рук былая власть над людьми в роли цензора сделала его характер вздорным и невыносимым.
Однако для советских космических лидеров обычной цензуры Главлита было недостаточно. Они выхлопотали себе привилегию дополнительной космической цензуры. Таких цензурных групп в мое время было две. Одна принадлежала Академии наук, подчинялась напрямую Келдышу и считалось, что через нее должны проходить материалы по космической науке. Долгое время главным действующим лицом тут был Лев Александрович Лебедев (второе лицо -- Виталий Дмитриевич Перов). Разумеется, руки до этих людей у вечно перегруженного Келдыша не доходили, и они бесконтрольно творили, что хотели.
Другая цензурно-редакционно-литературная группа числилась в штате упомянутого ранее ЦНИИМАШа. Она подчинялась директору -- генералу Ю.А.Мозжорину -- и считалось, что через нее проходят материалы, связанные с ракетно-космической техникой. Она же готовила официальные сообщения ТАССа о космических запусках. Занималась пропагандой космонавтики. Для этих целей в структуре ЦНИИМАШа была открыта специальная лаборатория. На моей памяти ею руководил Анатолий Андреевич Еременко (сын известного военачальника, маршала Советского Союза). Мозжорин был гораздо внимательнее к своим людям, нежели Келдыш к своим.
Таким образом, общий список получивших право давать разрешение на космические публикации включал всего-навсего несколько человек и был утвержден на самом верху -- в ЦК КПСС. В соответствии с бюрократическими канонами это означало, что лишить их права подписи тоже могло только ЦК. А кто же это рискнул бы войти в ЦК с таким предложением без вопиющего ЧП, особенно во времена брежневского застоя, когда главный аппаратный принцип гласил: никого не трогать! Так и оказались эти люди на десятилетия не подлежащими ни контролю, ни отчету. Они стали воистину неприкасаемыми. Их начальство по месту работы подписывало ведомости на выплату им зарплаты, но юридически не имело права им что-то приказывать. Во что все это вылилось на практике?
Свободное копирование
